Я напишу тебе, крошка
Шрифт:
– Эх, пожрать бы чего, – обронил Казимир и, отвечая на обращенные к нему взгляды, пояснил:
– Это у меня нервное. Правда. Я однажды любимую девушку на суп с клецками променял…
– Девушку променял на суп? – спросил Бен, невольно вспоминая Бэкки.
– Лучше бы на бочонок солдатского рому, – глядя на свисавшие с потолка травинки, проговорил Абрахаме.
– Ноэль, ты о чем-нибудь, кроме выпивки, думаешь? – поинтересовался кто-то из солдат взвода.
Абрахаме мгновение стоял, наморщив лоб, затем отрицательно покачал головой:
– Нет.
– Казимир, ну ты расскажи, как девушку на суп променял, интересно же, – напомнил Бен, стараясь говорить тихо, доверительным тоном, чтобы случайно не отбить у рассказчика желание откровенничать.
– Да чего там рассказывать! Девчонка одна мне очень нравилась – она в магазине работала. Я по ней полтора года сох, никак признаться не мог, а она, видать, догадывалась. Мне все друзья говорили: Казик, она готова – только скажи, и она тебе даст, чем ты хуже других?
– Ну и что?
– Ну, я пошел к ней в магазин и купил шоколадных батончиков, штук двадцать…
– А зачем так много?
– Чтобы повод для разговора был.
– Понятно, – улыбнулся Бен.
Снова грохнул взрыв. На этот раз снаряд лег так близко, что с земляных стен посыпался грунт.
С минуту в блиндаже царила тишина, но затем разговоры возобновились.
– Ну чего там, Казимир? – напомнил Джо. Он готов был слушать какую угодно болтовню, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. – Что с этой продавщицей?
– Я пригласил ее к себе, но она меня сразу смутила…
– Как это?
– Она спросила: трахаться, что ли?
– Молодец баба! – одобрил Абрахаме. – Надеюсь, ты купил выпивки?
– Да, по дороге ко мне домой мы купили пива и имбирной настойки, – начал Казимир. – И еще она зашла в аптеку. Я сначала даже не понял зачем, а она сказала, что залетать от такого ханурика не имеет смысла. Ну я уже тогда начал нервничать, понимаете? Я полтора года был влюблен в девушку по самые уши и каждую ночь видел ее во сне, а она говорит – ханурик…
– Бывает, – прокомментировал Бен, с трудом сдерживая смех.
– Мы пришли домой и поднялись в мою комнату. И я сказал ей, Брунгильда, я должен сделалась признание…
– Постой, Казимир, это имя у нее такое было – Брунгильда? – уточнил Бен.
– Ну да. Все звали ее – «малышка Брун». Или «Брун – сладкий ротик». И вот я ей говорю: Брун, я хочу сделать признание, а она мне: обеденный перерыв короткий, так что делай дело, а потом и поговорить можно. Я сразу понял, что она меня тоже любит, и очень заволновался. А когда я волнуюсь, я так хочу есть, что могу жабу сожрать или прямо две.
Тут даже пребывавший в унынии Джо начал улыбаться. Рассказ Казимира забавлял его.
– И вот она начинает раздеваться, а я раньше голую разве что свинью видел. У нас еще коза была, но она же в шерсти и, значит, не голая…
К этому времени к рассказу прислушивались уже все бойцы второй роты, даже сержанты. Кто-то, не выдержав, прыснул, потом еще один, еще… Казимир же продолжал:
– И чувствую я, что начинаю терять рассудок – в смысле кушать очень хочется. Брун ложится на кровать и… она ноги раздвинула и… я гляжу на нее, но понимаю, что кушать хочется сильнее. Я ей говорю – Брун, я тебя люблю, а она говорит: если ты сейчас же не начнешь, придурок, я тебя по всему городу ославлю. Она думала, что я испугаюсь, но я не испугался. – Казимир оглядел товарищей. – В этот момент приходит моя мама и кричит:
«Казик, через пять минуту твой любимый суп с клецками будет готов!» И я представил суп и клецки в нем… – Казимир вздохнул. – Мне после этого совсем дурно стало, но пять минут я все же продержался. А как почувствовал запах клецок, так сорвался с места и помчался вниз. Мама как раз тарелку мне налила, и я сразу начал кушать – быстро-быстро. Я забыл обо всем на свете и только жрал, жрал эти долбаные клецки и вдруг – хлопнула дверь. Мама спрашивает: Казик, что это? А я отвечаю: не знаю мама, наверно, ветер.
36
Сигнал к выступлению прозвучал через тридцать восемь минут после того, как вторая рота расположилась в блиндаже.
– Повзводно на выход! – послышался голос сержанта Бризанта.
Бойцы поднялись на ноги и потянулись к выходу. Наверху роту построили в четыре колонны, и Бризант стал разъяснять задачу.
– Через двести метров лес закончится, и мы окажемся на открытом пространстве. Обстрел со стороны противника если и будет, то очень слабый – наша артиллерия, напротив, станет работать очень интенсивно. На позициях катанов будет целое море огня.
– Пусть катаны сдохнут! – истерично выкрикнул кто-то из бойцов, однако Бризант не сделал ему замечания.
– Зеленый луг, по которому вы будете передвигаться, заминирован, однако в нем проделаны безопасные проходы, которые обозначены желтыми флажками. Ширина проходов – три метра, так что вам бояться совершенно нечего. Если возникнут какие-то проблемы, тут же обращайтесь к вашим взводным сержантам – они пойдут с вами.
В небо взвилась белая ракета, и Бризант, посмотрев на часы, скомандовал:
– Четырьмя колоннами вперед – марш!
Рота тотчас пришла в движение, и параллельно к кромке леса устремились третья и неполная первая рота.
Подготавливая наступление штурмового батальона, по позициям катанцев ударила артиллерия лозианской армии.
Совершенно неожиданно для себя оказавшись на открытой местности, Бен Аффризи поразился, как часто ложатся снаряды на окраине города. Поначалу некоторые из них взрывались в воздухе – это работали станции перехвата, – но вскоре станции были уничтожены и артиллеристы лозианской армии стали расстреливать противника совершенно безнаказанно. Катанцы пытались перехватить инициативу, подняв в небо штурмовую авиацию, но момент был упущен, и на этом отрезке фронта лозианцы полностью захватили господство в небе и на земле.