Я не вижу твоего лица
Шрифт:
Но вслед за этой мыслью тут же пришла и другая:
– Надюха меня порвёт, как Тузик грелку, если вдруг увидит.
– Спасибо, не нужно, – промямлила я, пытаясь сбросить с себя дорогое изделие швейной фабрики.
– Даже не думай сбросить, – пресек мои попытки психолог, нажимая обеими ладонями на плечи, от чего сердце пропустило удар, а голову повело. – Идём к костру, Алёна, нечего здесь сидеть.
Меня вновь подняли на руки и потащили туда, где было многолюдно, тепло и оранжево. Дыхание перехватывает, в голове вспыхивают разноцветные радостные салюты, в животе трепещут бабочки, и я
– Прекрати! – мысленно кричу я себе.– Не смей! Это неправильные, стыдные ощущения!
А вот и костёр, и учителя, и ребята.
Ну, всё, мне не жить. А куртка у него огромная, да в неё с десяток таких Алёнок влезть может. Чёрт! Ну чего этот Кирченко ко мне прицепился, сидела я на пенёчке, никого не трогала.
А печёная картошка и пшенная каша оказались невероятно вкусными. Таким же чудесным был и чай.
Костёр весело потрескивал, его языки плясали в сгустившейся тьме, исполняя свой неизменный, древний, как сам мир, танец.
Огонь, вскрики ночных птиц, шелест листвы, разговоры учителей и одноклассников, лица которых кажутся вылитыми из бронзы.
– А спойте что-нибудь, – елейным голоском пропела Надюха.
Ребята одобрительно загудели. Что-то большое и светло-жёлтое пошло по кругу и остановилось в руках Давида Львовича.
– Что спеть, Надя, – спросил психолог.
Все наперебой принялись выкрикивать названия песен. Даже Краснуха и физручка попытались сделать свой заказ, но их голоса потонули в криках учеников.
– Заткнитесь! – взвизгнула Надюха. – Вы разве не слышали, Давид Львович спросил меня?
Толпа подростков, наверняка догадываясь о неразделённой любви белокурой красотки к учителю, дружно загоготала.
– Давид Львович, – пытаясь перекричать ржание однокурсников заговорила Надюха. – Я бы хотела услышать песню « Спи, мой мальчик маленький».
Тьфу! И дался ей этот мальчик? Опять эти стенания матери- одиночки! Других песен что ли не знает?
– У-у-у, – весело протянул психолог, перебирая струны. – Это для меня- высший пилотаж, Надя. Боюсь не справлюсь с таким шедевром.
– Да пофиг что, – выкрикнул Артём. – Пойте то, что вам самим нравится.
– Ну, хорошо, – Давид Львович ударил по струнам, звук растёкся в сгустившейся лесной темноте, поднялся куда-то высь, к самым верхушкам сосен. – Сами напросились. Итак, группа « Король и шут» песня «Лесник».
Страшная история о парне, заплутавшего в лесу и попавшего в дом жестокого сумасшедшего лесника была жуткой, щекотала нервы. И казалось, что вот- вот, из темноты чернеющего леса, раздастся волчий вой.
Песня в исполнении Давида Львовича звучала словно заклинание. Он, подобно древнему шаману изгонял всё злое, всё дурное и страшное. Он пел, и в такт его голосу танцевали острые языки пламени, рукоплескали кустарники, и подвывал ветер, запутавшийся среди сосновых стволов.
В тот миг я чувствовала себя счастливой, живой и свободной. Я была частью этого леса, одной из сосновых иголок, кусочком чёрного неба, каплей звенящего ручья, искрой костра. Я ощущала себя частью, нужной и неотъемлемой чего-то большого и сильного.
Это ощущение радости и полёта оставалось со мной до того момента, пока я не вошла в
Полная рука, с обманчивой ласковостью змеи обвила мою шею, а к уху прикоснулись тёплые губы, щекоча дыханием.
– Милая Алёнушка, – прошелестел приторный голосок. – Запомни, месть – это блюдо, которое подают холодным. За всё нужно платить, дорогуша. И ты заплатишь дорогой ценой.
Наверняка, этих зловещих фраз Надюха нахваталась из бразильских сериалов. И это бы выглядело довольно смешно, если бы угрожали не мне.
– Сейчас все уснут, – шептала Ленуся, делясь планами с подружкой. – И я пойду на свиданку с Егоркой. Мы неподалёку такие кустики нашли…
В палатке уже раздавалось сопение, сонное бормотание, на поляне трещал костёр, и его оранжевое свечение брезжило сквозь зеленовато-коричневые тканевые стенки. Я то открывала, то закрывала глаза, стараясь уснуть, пытаясь убедить себя в том, что Надюха ещё не охладила свою месть и даже не приготовила, и опасаться мне нечего. Но сон не шёл, а шёпот двух подруг вклинивался в мозг, мешал забыться.
– Рейтуза совсем охренела, – жаловалась Надюха. – Липнет к моему Давидушке, как банный лист. Видела, нет, ты видела, как он её на руках таскал? Я эту сучку урою, собственными руками.
Сердце сжалось в предчувствии чего-то гадкого, тревога холодными противными струйками побежала по спине, растеклась в животе, прямо в том месте, где недавно порхали бабочки.
– Да нужна она Давидке, как собаке пятая нога, – отмахнулась Ленуся, с наслаждением потягиваясь и зевая. Зевок у Ленуси получился глубоким, счастливым и умиротворённым. Эта девица была вполне довольна и собой, и собственным местом в этом мире. – Ты рожу её видела? Да она вся покоцаная. Кому такое уродство приглянуться может?
– Ты, правда, так считаешь?– обрадовано пискнула Надюха. – А я? Я ему могу приглянуться?
– Ты можешь, – авторитетно заявила Ленуся. – Вон, сиськи у тебя какие! Эх, были бы у меня такие сиськи…
Надюху, видимо, этот ответ вполне удовлетворил, так как больше вопросов не последовало, и подруги замолчали. Мне же, отчего-то, было неприятно это слушать. И на мгновение, я ощутила жгучее желание разодрать на множество окровавленных кусков Надюхино богатство.
– Только бы Давид Львович не повёлся на эти дынеобразные сиськи, – мелькнула дурацкая мысль.
Но в тот же миг, я постаралась изгнать её из своей головы. Да какое мне, собственно, дело до Надькиной груди и черноволосого психолога? Пусть сам разбирается, нужны ли ему дыни этой девахи или нет. Подумаешь, тёплый голос, крепкие горячие руки и вокальные данные. Что же теперь, из-за всего этого превращаться во влюблённую дурочку?
Стены подъезда окрашены в тёмно-зелёный и густо усеяны надписями, оскорбляющими честь и достоинство некой Иры, восхваляющими Виктора Цоя и утверждающими, что Генка из десятой квартиры – козёл. Пахнет жареной картошкой, квашеной капустой, табаком и плесенью. Стучусь в дверь, обитую красным дермантином. Такая дверь только у Юли. У Юли всё самое лучшее, всё самое красивое и пинал, и ластик, и тетрадки. Да и вообще, Юлька- лучше всех. И если она сейчас мне не откроет, если перестанет со мной дружить, я не переживу. Конец нашей дружбы станет концом всему.