Я никому ничего не должна
Шрифт:
Мы ходили с Михаилом Ильичом в консерваторию. И во время учебы и после, когда я уже работала в школе. На страницах моего диплома, который я храню, на полях, рукой учителя были написаны не замечания, а расписание ближайших концертов. Потом он мне звонил и говорил всегда одну и ту же кодовую фразу:
– Детка, у нас сегодня свидание.
Это означало, что мы идем на концерт. Свидание назначал не Михаил Ильич, а музыка.
Михаил Ильич излечил меня от любви. Когда я рассталась с Андреем, вычеркнула его из своей жизни,
– Слушай музыку, детка. Хорошую музыку. Только она позволит тебе забыться.
Шопен, Малер, Бетховен… Каждый день, как антибиотик, как лекарство. Внутривенно.
У меня ведь до сих пор на антресолях лежат пластинки Михаила Ильича – старые, пыльные, никому уже, даже мне, не нужные. А он их собирал по всем магазинам – редкие записи концертов, знаменитые исполнители. Некоторые пластинки – совсем заезженные, стертые иглой, вытертые тряпочкой до дыр. Он мне их завещал, как самое ценное. Специально оговорил и заверил у нотариуса: «Пластинки отдать детке».
Я не была на его похоронах. Надеюсь, он меня простил.
В последние годы жизни Михаила Ильича наши с ним свидания становились все реже и реже. Откровенно говоря, мы почти не виделись. Я закрутилась в школе, в собственной жизни. Сначала звонила ему достаточно регулярно, потом раз в месяц, раз в два месяца. Все обещала себе, что завтра будет поспокойнее день и я обязательно позвоню.
– Детка, – радовался он в трубку, – ну, и где ты вчера была?
Это означало, что я пропустила очередной концерт, не пошла в консерваторию.
– Не могла, работа, – отвечала я, но Михаил Ильич меня даже не слушал.
– А ты знаешь, какой завтра день? – спрашивал он.
– Пятница, – отвечала я.
И это был неправильный ответ на вопрос. Завтра должен был кто-то играть. И я обязана была ЭТО услышать.
– Наверное, билетов не будет, – иногда оправдывалась я.
Михаил Ильич фыркал в трубку. Он не понимал, как я могу не достать билета. Какая ерунда! Надо брать, умолять, доставать любой ценой на любое место и висеть на люстре, стоять в проходе, сидеть на ступенечке, но слушать. Услышать.
Потом мне уже было стыдно звонить. Я не хотела его расстраивать тем, что не была, не слышала, пропустила. Думала, что успею, что еще есть время, что Михаил Ильич будет жить вечно и никуда из моей жизни не денется.
Однажды вечером мне позвонила женщина. Незнакомый голос.
– Кто это? – грозно и требовательно спросила она.
– А кто вам нужен? – так же требовательно спросила я в ответ, поражаясь такой наглости.
– Ты – Александра? – спросила женщина.
– Да. А вы кто?
– Завтра приезжай к трем. Отдам коробки, – сказала женщина.
– Куда приезжать?
– К Мише.
– К какому Мише?
Мне казалось, что я веду разговор
– Тьфу, Михаилу Ильичу. Мне сказали, что детка – это ты.
– А что с ним? – все еще ничего не понимая про коробки, спросила я.
– Умер, – удивленно ответила женщина.
Именно удивленно. Мол, а что еще могло с ним случиться? Только умереть мог.
На следующий день я поехала к Михаилу Ильичу.
Я была у него только один раз. Обычная холостяцкая квартирка, заваленная книгами и пластинками. На огромном полированном письменном столе стоял проигрыватель – здоровенный ящик.
– Давайте я у вас приберу, – предложила я тогда учителю.
– Детка, садись и слушай.
Он поставил мне новую пластинку. Честно, даже не помню, что слушала. Целый час я просидела на стуле и слушала музыку. Когда пыталась встать или двинуться, Михаил Ильич поднимал руку и жестом возвращал меня в неподвижное состояние.
Мы послушали музыку, и я ушла. Вот и все.
На мой звонок дверь открылась почти сразу.
– А-а-а, заходи, – передо мной стояла тучная женщина в грязном фартуке, растрепанная и распаренная. Она убирала квартиру. – Вот, забирай, – пнула она ногой картонную коробку, которая стояла в коридоре, – не могу полы помыть, мешается. Двигаю ее туда-сюда, – проворчала женщина.
– Спасибо, – ответила я, понимая, что коробку даже с места сдвинуть одна не смогу, – а что в ней?
– Твое приданое, – хохотнула женщина, – или наследство, называй как хочешь. Велел тебе отдать. Я бы выбросила и не мучилась, но воля покойника… надо уважить. Вот тебя разыскивала по всем телефонам. Пока узнала, кто у него был деткой, чуть ухо не отвалилось.
– А когда он умер? – спросила я.
– Так уж сороковины отметили. Все честь по чести. Нормально, – торжественно и гордо сказала женщина. – Ну забирай уже и иди, а то мне еще окна намывать.
– Отчего он умер?
– А бог его знает. Не мальчик уже. Время пришло его, вот и умер. Какая сейчас разница? Все там будем.
Я попыталась обхватить коробку руками и не смогла.
– Ой, б…, интеллигенция золотушная, давай вместе, – всплеснула руками женщина.
Мы с ней вместе доволокли коробку до лифта, тяжело отдуваясь. Она держала коробку высоко, я еле волокла над полом. Потом женщина выгрузила коробку из подъезда и обтерла лицо фартуком.
– Все, дальше сама. Я свое дело сделала. Все по совести. Пока, – махнула она рукой.
– А вы ему кто? – спросила я ей в спину.
– Как кто? – удивилась она. – Жена. Теперь вдова, – это прозвучало гордо и торжественно.
Я поймала машину, вместе с водителем еле запихнула коробку на заднее сиденье, он же помог мне доволочь ее до квартиры.
– Что у вас там? – спросил водитель.
– Не знаю. Сказали, что приданое, – ответила я.
Водитель посмотрел на меня, как на сумасшедшую.