Я отвечаю за все
Шрифт:
Чтобы не видеть хоть несколько минут Ираиду с ее желтым лицом и страдающим взглядом, он попил чаю у Павлы, которая поглядывала на него с состраданием. А потом, со вздохом, поплелся в столовую.
— Но почему ты не парировал? — воскликнула Ираида, увидев мужа. — Как мог ты сдаться и не отпарировать эти нелепые обвинения? Парировать и парировать — вот твоя задача на данном этапе!
Он посмотрел на жену с изумлением: еще новое слово в ее лексиконе. И попробовала бы она «парировать» — там, в свисте молний и в грохоте грома. Но спорить было бессмысленно.
— Минуточку! — попросил товарищ Степанов.
Со страдальческим выражением лица он ждал, покуда Павла расставляла на столе чашки, молоко, сыр, хлеб, масло. И заговорил негромко, только когда она ушла.
— Надо рассчитать Павлу, — произнес Евгений Родионович. — И пожалуйста, трен жизни укороти хоть малость. Все эти закуски, колбаски, ветчинки, икорки… Надо варить каши и картофель. Отварной картофель — это совсем недурно. И макаронные изделия можно отваривать…
— Пощади меня! — прижав руки к плоской груди, патетически произнесла Ираида. — Пощади от своих макаронных изделий. Неужели желудок ты ставишь по главу угла? Ведь вопрос стоит трагически, я прошу тебя понять и разобраться во всем по существу…
Товарищ Степанов откусил хлеба с маслом и запил молоком. Неприятности, пусть даже в трагическом аспекте, как выражалась Ираида, обычно прибавляли ему аппетит. Только ел он с задумчивым выражением лица и вздыхал во время приема нищи.
— А квартира? — опять спросила она.
— Что ты ко мне пристала? — заорал Евгений Родионович. — Что я знаю? Отберут? Эти три свинячьи комнаты? Эту собачью будку?
— Тиш-ш-ше! — зашипела Ираида. — Ты не смеешь на меня кричать! Кто я тебе? Уличная девка? Одна из твоих дамочек? Нет, я не позволю…
Сделав лицо мученика, он распахнул окно и стал дышать открытым ртом. На улице моросил дождик, нынешняя весна не баловала солнечными днями. А Ираида рыдала в их новой столовой, заставленной вещами так, что невозможно было повернуться. Рыдала и заламывала руки.
— Не надо, голубка, — попросил он. — Зачем мучить друг друга? Безвыходных положений не бывает. Ну — трудно, ну — ошибся, ну — наказали, но ведь я признал все и в форме товарищеского письма направил Зиновию Семеновичу. Сядем, посидим!
С трудом протащив свой крепкий животик между роскошным приемником и обеденным столом-сороконожкой, Евгений Родионович, как говорилось в старину, «опустился» на диван и слегка прижал голову к сухому бедру супруги. Сидеть так было до крайности неудобно, да, наверное, и преглупо, но Ираида словно бы и не замечала этой тихой ласки своего мужа, только позванивала над ним цепями и медалями и продолжала сотрясаться от рыданий.
— В беде нас только двое на свете, — еще мужаясь, но вдруг и устрашившись, бормотал Евгений. — Мы должны поддерживать друг друга. У нас есть сын, сынушка, наше будущее. Кстати, сколько у тебя денег на книжке к настоящему моменту?
Ираида не помнила.
— Ты всегда жила как во сне, — попрекнул он ее, отстраняясь от бедра. — И, если хочешь знать, Левитан, которого
К счастью, наконец дали Москву. Шервуд еще, видимо, ничего не знал, потому что приветствовал Степанова по-дружески и, пожалуй, теплее, чем старого институтского товарища. Брошюра о вреде гомеопатии, подготовленная Евгением к печати, Шервуду нравилась, он даже посетовал, что-де следовало написать книжку пообъемистее и дать выводы пошире.
— А насчет шарлатанства, астрологии, знахарства и всего прочего мракобесия прекрасно, — сказал Шервуд, — с темпераментом, убежденно, сильно. И главное, есть гражданская позиция. Что же касается до психотерапии…
Тут разговор прервался, а погодя с телефонной станции позвонили и сказали, что связи с Москвой долго не будет, так как на линии произошла авария…
Ираида смотрела на мужа выжидающе.
— Вот видишь, голубка, — сказал он ей, — дела идут, контора пишет. Ударим по гомеопатам, книжка включена в план… Так сколько же все-таки у тебя осталось денег на книжке?.. Я имею в виду сберегательную, — добавил он, довольный своим каламбуром.
Он взял карандаш, и они занялись подсчетами. Павла принесла яичницу с колбасой. Женя налил себе стопку водки на березовых почках.
— Ну, а то, что осталось после твоего папы? — осведомился Степанов. — Я никогда этим не интересовался, но вся эта кутерьма с нотариусом чем-то кончилась? Будем считать, что это деньги Юрочки, не правда ли?
«Юрочкиных» денег оказалось изрядно. «Еще Польска не сгинела», как выразился Евгений Степанович, сложив губы куриной гузкой. Потом они «приплюсовали» то, что могло быть получено в результате ликвидации излишков мебели, посуды, а также тех безделушек, приобретаемых, по мере возможности, в комиссионных магазинах Москвы и Унчанска, которые, разумеется, всегда имели ценность не только художественную, но и материальную.
— Вообще, девуля, — ковыряя в зубах спичкой после яичницы, произнес Евгений Родионович, — нам с тобой эти родные пенаты вот где! Надо отряхнуть прах и двинуть отсюда. Никакие пути советскому врачу не заказаны. Даже если предположить самое тяжелое — я исключен из партии, даже если это так, то все же на новом месте и перспективы другие. Политически — я чист.
— А Аглая Петровна? — тихо осведомилась Ираида, и ошейники ее звякнули.
— Аглая Петровна здесь. Кроме того, она сактирована.
— Но не реабилитирована.
— Не будь занудой, солнышко, — терпеливо попросил Евгений Родионович. — Мы поедем на какую-либо крупную новостройку, и там меня оценят. Нет, конечно, я и сам не пойду на ответственную должность. Но заместителем — почему же нет? А с моим медицинским и административным опытом, со знанием людей, с войной за плечами, с организационной хваткой…
— Не допускай, чтобы тебя исключили из рядов партии, — посоветовала жена. — Как ни говори, а исключенный совсем не то, что имеющий даже строгача. Восстановление — процесс сложный, на него уходят годы, представляешь — годы!