Я отворил пред тобою дверь…

Юденич Марина

И еще — эти дети! Обосновывая свой выбор, он утверждал, что с детьми справиться будет легче и в этом не лукавил Разумеется, главной причиной, о которой он умолчал, были вовсе не детский страх и послушание, на которые он действительно рассчитывал, а его отношение к их стране, нынешней современной России. Ее он теперь презирал и ненавидел Дело было даже в чеченском эпизоде его военной биографии — там в конце концов была обычная война, ничем не хуже и не лучше других, на которых он побывал Причина лежала глубже — он долгое время если не любил, то искренне уважал Советскую империю и был уверен в том, что Москва никогда не оставит их движение без своей ощутимой весьма тайной и явной помощи и международного заступничества Но там произошли разительные перемены и новые русские власти отшвырнули их, как шелудивую приблудную собаку, которую стало неудобно держать во дворе и жалко кормить, оставив один на один с израильтянами, за спиной которых по-прежнему прочно стояла всесильная самоуверенная и самовлюбленная Америка. За это он теперь презирал и ненавидел Россию. Эмоции, однако, плохие советчики в его работе Он пренебрег этим правилом и теперь, похоже, пожинал

плоды своего легкомыслия В первые часы переговоров, когда израильские чины прибывшие к оливковой роще, в которую они загнали автобус, пытались вести переговоры лично с ним, он всячески пытался вывести их из себя, откровенно хамя, и нарочито жестоко обращаясь с заложниками, надеясь все же исправить свои ошибки и спровоцировать штурм автобуса спецназом « Моссада», который с самого начала прибыл на место и только ждал команды Но у него ничего не вышло Более того, вскоре с ним связался руководитель операции и довольно резко приказал прекратить всяческие контакты с израильтянами, взяв ведение переговоров на себя Он потребовал также нормально обращаться с заложниками, вплоть до поступления новых распоряжений и отключился Более на связь с ним никто не выходил и с течение м времени он начал догадываться, какими могут быть новые распоряжения — вариантов, собственно, было два Ему могли приказать отпустить заложников и сдаться властям, что для него было абсолютно неприемлемо, и это руководство операции не могло не понимать. В этом случае он вынужден будет взорвать автобус с заложниками, своими людьми и собой Тогда его наверняка объявят сумасшедшим одиночкой и отмежуются от всего что он совершил стремительно — так и будет, иллюзий на этот счет он не питал В другом случае — ему именно это и прикажут — взорваться вместе с автобусом и всеми кто в нем находится Но и тогда, его объявят маньяком-одиночкой Вешать на себя кровь детей, да еще и без того столько переживших сирот, руководство движения не захочет Это было ясно И это повергало его то в отчаяние, то в ярость.

И еще — дети Они с самого начала раздражали его и приводили в состояние некоторой растерянности даже, чего он за собой давно не замечал Это были какие-то не такие дети, и все они делали как-то не по-детски, а вернее они не делали того, что должны были делать нормальные дети Те из них, кто плакал поначалу, плакали не как дети, они скулили и выли как волчата и он видел, что не только ему, но и его людям от этого не по себе, впрочем большинство из них и не плакало вовсе Когда в самом начале происходящего он пытался вывести израильтян из себя, то демонстративно ударил одну девочку лет двенадцати, очень худенькую и бледную. Нельзя сказать, чтобы ему это доставило удовольствие, но он специально выбрал ее чтобы сильнее подействовало на израильтян, к тому же она как-то особенно прямо смотрела ему в глаза, своими прозрачными серыми глазами и это тоже его раздражало Он ударил ее не очень сильно, но голова ее отлетев назад довольно громко стукнулась о стекло автобуса «Сейчас завизжит»., — брезгливо подумал он, но закричала та молодая русская женщина, которую он сам приволок в автобус, а девчонка вдруг тихо спросила " Вы меня сожжете сейчас? " Это его потрясло настолько, что он ударил ее второй раз уже довольно сильно и не для израильтян, а потому что впал я бешенство и сам сорвался на крик.

— Дура! — закричал он, — сумасшедшая дура!.

Он осекся, поймав на себе удивленный взгляд одного из бойцов — таким они его не привыкли его видеть, нужно было взять себя в руки Он оставил странную девчонку и больше старался с детьми не общаться Но куда было спрятаться от их глаз? Это бесило его все больше Время, между тем, уже перевалило за полночь — они провели вместе уже почти сутки.

Сорвавшись с места автобус не сбавляя скорости мчался, как мне казалось, по свежевспаханному полю или иной сильно пересеченной местности — меня швыряло в узком проходе между креслами из стороны в сторону, подбрасывая на каждом ухабе и кочке Болела разбитая при ударе об спинку переднего кресла скула и ныл затылок, видимо человек в маске оставил на нем весомый след своего кованого ботинка Встать я не пыталась, опасаясь следующего удара или чего похуже Собственно все это происходило по-прежнему вроде бы и не со мной, а в каком-то известном боевике Я словно отматывала его кровавые кадры назад на несуществующем видеомагнитофоне и перед глазами моими то и дело возникала щуплая фигурка Бориса, прошитая в падении автоматной очередью В то же время боль и тряска были совершенно реальными и сознание мое медленно начинало воссоединяться со своей отстраненной половиной Было очевидно, что я оказалась в руках террористов Что ж, из того, что успел рассказать мне мой несчастный гид, да и в общем-то из общеизвестных фактов, можно было сделать вывод, что этого если не следовало, то вполне вероятно было ожидать Нельзя было сказать, что я была сильно испугана или потрясена случившимся Возможно здесь сказывалось само время, в котором я жила и то, что постоянно происходило в моей стране, где выстрелы, убийства, заложники и бомбы — все это были слова из ежедневных сводок новостей, поэтому шока я не испытала Но было еще и другое В тот момент, когда резкое торможение нашей машины бросило меня лицом вперед, мне показалось что кто-то схватил меня за шиворот и сильно тряхнул и эта встряска словно что-то развернула во мне в обратную строну Улетучилось восторженное ожидание чуда и светлая надежда на что-то лучшее, что непременно ждет меня впереди и ко мне вернулась сонная тупая апатия Наверное, в это трудно и почти невозможно поверить, но сейчас мне становилось опять все равно Все равно, что случится со мной, все равно, кто эти люди, захватившие меня, все равно, что и от кого они потребуют, все равно, что могут разойтись швы на лице и на теле, все равно, что болела скула и затылок Это « все равно» затягивало меня как воронка зыбучих песков в коварной пустыне, медленно и неотвратимо, однако не затянуло еще

вовсе Сознание мое, уж отравленное впрыснутым наркотиком безразличия еще слабо сопротивлялось Оно и воскрешало перед глазами сцену гибели Бориса, цепляясь за нее как за соломинку, об этом я еще не могла подумать — « все равно», оно подкидывало мне вопросы, словно не давая разуму заснуть Странной была, например, русская, правда и с сильным акцентом речь, одного из террористов, по-моему, кстати, главного здесь Он запрыгнул в автобус последним, уже на ходу и сейчас сидел по-моему впереди.

Это подтвердилось уже в следующий момент, потому что, словно услышав мои мысли он поворачивается с переднего сидения, внимательно смотрит на меня своими желтыми глазами и говорит с сильным акцентом, но достаточно правильно строя предложение и вполне понятно.

— Встань и подойди ко мне.

Я подчиняюсь и ухватившись руками за подлокотники кресел с трудом поднимаюсь на ноги, делаю несколько шагов вперед по проходу и останавливаюсь возле его кресла, вцепившись в спинку, чтобы не упасть — автобус по-прежнему нещадно швыряет из стороны в сторону и теперь мне видно в окно, что он действительно мчится по распаханному полю, на котором высажены какие-то невысокие зеленые то ли деревца, то ли кустики.

— Что с твоим лицом? — бесцеремонно спрашивает он, разглядывая меня в упор.

— Пластическая операция.

— Зачем?.

— Захотелось…

— А-а-а, старая была, да? — по-моему, у него вовсе нет намерения оскорбить меня, он просто задает вопросы, которые приходят в голову, ни нимало не заботясь о соблюдении приличий Какие уж тут могут быть приличия.

— Да, — вяло соглашаюсь я и смотрю ему прямо в глаза По-моему, он этого не любит, но моя апатия все-таки берет надо мной верх и сейчас мне все равно, как он отреагирует на мою дерзость Однако он не реагирует никак, спокойно выдерживает мой взгляд и продолжает допрос.

— Откуда ты?.

— Из Москвы.

— Муж есть?.

— Нет.

— Замуж хочешь, — он позволяет себе пошутить и даже изображает на лице что-то вроде улыбки, больше похожей на оскал, но глаза не смеются — мы тебя и так взяли бы, без операции, — он презрительно фыркает, и еще раз внимательно оглядев меня, похоже, теряет ко мне всякий интерес.

— Можно мне сесть?.

— Садись, — безразлично разрешает он, — там сзади раненый русский, к нему не подходи и не разговаривай и не с кем не разговаривай. Услышу — убью Поняла? Ну, иди, садись назад.

Я разворачиваюсь, чтобы идти на указанное и место и наконец вижу весь салон автобуса Апатия моя отступает, потому что на меня смотрят дети, много детей, человек двадцать и среди них то белокурое создание с зелеными глазами, показавшееся мне видением На самом деле — это девочка лет семи, она сидит на третьем ряду с края, у прохода и смотрит на меня с тревожным ожиданием, словно от меня что-то зависит Я медленно бреду в конец автобуса и только сейчас замечаю женщину, на одном из последних рядов, на коленях у нее маленький мальчик, крепко держится ручонками за ее шею и испугано косит на меня раскосыми карими глазами Когда я подхожу к ним совсем близко она еле слышно, одними губами шепчет мне: " Он все время стонет и просит пить., но я не знаю что делать… " " Кто стонет? " — спрашиваю я довольно громко, но она только испуганно мотает головой и прижимает к себе ребенка. Но я уже и сама знаю ответ, потому что тоже слышу слабый стон и вижу на самом заднем сидении автобуса, состоящим из четырех плотно прилегающие друг к другу кресел человека, который полулежит на этом подобии дивана в какой-то неестественно позе, сильно приподняв одно плечо и неловко склонив голову набок Пошатываясь, — автобус все еще, хотя и сбавив скорость продолжает движение — я. подхожу к нему совсем близко и тогда вижу, что плечо и лацканы его светлого пиджака и футболка под ним густо пропитаны кровью Почувствовав мое приближение мужчина открывает глаза и с трудом разомкнув губы шепчет:.

— Пить, пожалуйста… И нужно остановить кровь… Уже много вытекло..

Помогите…

Тогда я поворачиваюсь и снова, но уже гораздо быстрее и увереннее иду в начало автобуса Решение формируется в моей голове очень быстро и вообще сейчас мысли мои чрезвычайно ясны и стремительны, словно кто-то завел во мне очень четкий отлаженный механизм Командир террористов встречает мое появление у своего кресла с легким удивлением., впрочем я его скорее забавляю, нежели раздражаю.

— Что надо? — лениво интересуется он у меня.

— Там сзади человек истекает кровью.

— Я знаю, — он по-прежнему спокоен, ему совершенно наплевать на истекающего кровью человека.

— Послушай, — неожиданно для самой себя говорю я ему и слова мои диктует сейчас тот самый неизвестный механизм заведенный кем-то во мне, я едва успеваю их выговаривать, — при твоей профессии с тобой такое может случится каждую минуту Правда? — спрашиваю я и не надеюсь на ответ, но он вдруг отзывается.

— Ну, правда, и что?.

— А то, что и к тебе тогда кто-нибудь может быть захочет подойти и помочь Понимаешь?.

В ответ он смеется Он, безусловно, понимает о чем я веду речь, но ему отчего-то смешно и сеется он так, словно знает нечто, что не известно мне, отчего мои слова кажутся ему глупыми Оказывается, я понимаю его смех правильно, и уже в следующее мгновенье слышу подтверждение своих мыслей.

— Глупая женщина — произносит он смеясь и больше не говорит ни слова, а, перестав смеяться, внимательно смотрит на меня И снова какая-то сумасшедшая интуиция вдруг обретенная мною подсказывает, что в этот момент он решает мою судьбу и судьбу истекающего кровью человека, а возможно и всех остальных пассажиров автобуса — детей и их напуганной воспитательницы, и еще я остро ощущаю, словно вижу почти наяву, как в нем борются два возможных ответа на мою просьбу, два решения, словно две вечно противостоящие друг другу силы Наверное выбор не занял у него много времени, этот человек из породы тех, кто решения принимает стремительно, но мне кажется что миновала вечность Наконец он небрежно роняет, продолжая сверлить меня немигающим взглядом своих светло-карих, почти желтых глаз.