Я Пилигрим
Шрифт:
– Эдди, что вы здесь делаете? Возникли какие-то проблемы?
Он был южанином, и мне всегда нравился его акцент.
Я покачал головой.
– Высшая мера, – сказал я по-русски.
Мы оба прекрасно знали, что означает эта давняя формулировка КГБ: эвфемизм «высшая мера наказания» русские употребляют, когда собираются прострелить кому-нибудь затылок пулей крупного калибра.
Моя рука уже сжимала в кармане пистолет, компактный «ПСМ 5.45», по иронии судьбы советского производства, особую модель размером чуть больше зажигалки. Если положить его в карман пиджака (а на мне в тот день был хорошо скроенный костюм), появится лишь едва заметная складка. Я увидел панику в глазах Синего Всадника. Взгляд его метнулся в сторону крутящихся на карусели детишек: возможно, он вспомнил двух собственных малышек, недоумевая, почему дело зашло так далеко.
Не вынимая руки из кармана, я нажал на курок, выпустив пулю со стальным сердечником, способную прострелить тридцать слоев кевлара и титановую пластину толщиной в полдюйма на пуленепробиваемом жилете, который, как я предполагал, носил Синий Всадник.
Из-за шума карусели никто не услышал звука выстрела.
Пуля, вошедшая предателю в грудь, попала прямо в сердце, убив его мгновенно, как и было задумано. Я протянул руку, чтобы подхватить труп, и вытер пот со лба Синего Всадника – одним словом, вел себя так, словно мой компаньон просто потерял сознание от жары.
Я подтащил его к свободному пластиковому стулу под колыхающимся тентом и, запинаясь, обратился по-русски к кучке мамаш, наблюдавших за своими чадами с расстояния в десять ярдов. Показав на небо, я пожаловался на невыносимо жаркую погоду.
Женщины заулыбались, втайне довольные: вновь подтвердилось, что славяне сильные, а американцы – слабаки.
– Да, действительно, жара ужасная, – сочувственно закивали они.
Сняв со своего бывшего шефа пиджак, я прикрыл окровавленную дыру у него в груди. После чего, вновь обратившись к мамашам, сообщил им, что отойду на минутку: нужно поймать такси.
Они понимающе кивнули, более озабоченные своими детишками на карусели, нежели моими манипуляциями. Вряд ли кто-нибудь из них заметил, что я, поспешно направляясь в сторону Кремлевского проспекта, где можно было поймать такси, прихватил с собой портфель своего спутника, не говоря уже о его бумажнике.
Думаю, женщины увидели струйку крови, сочившуюся из уголка его рта, и вызвали полицию, только когда я был уже за несколько миль от Красной площади и входил в свой гостиничный номер. У меня не было возможности порыться в карманах убитого, поэтому установить его личность большого труда не составило.
Посещая дом Синего Всадника в Лондоне, я, случалось, оставался на обед и не раз играл с его дочками, девочками младшего школьного возраста. Поэтому, приблизительно прикинув, через какое время в доме моего бывшего босса в Хэмпстеде зазвонит телефон и близким сообщат, что отец семейства мертв, я ясно представил, что будет дальше. По собственному печальному опыту, полученному в раннем детстве, я лучше многих знал, как воспримет эту новость ребенок: волна недоверия, упорное нежелание понимать, что смерть – это навсегда и уже ничего исправить невозможно, приступ паники, разверзшаяся пропасть отчаяния, ужасное чувство, что тебя бросили. Как ни пытался я выкинуть из головы эту сцену, красочная картинка прокручивалась у меня в мозгу снова и снова: мои собственные эмоции полностью накладывались на образы дочек Синего Всадника.
Присев на кровать, я сломал замок на его портфеле. И обнаружил внутри лишь один-единственный предмет, заслуживающий интереса, – компакт-диск с портретом канадской певицы Шанайи Твейн на обложке. Я вставил его в дисковод ноутбука и запустил специальную программу. В оцифрованной музыке были спрятаны засекреченные файлы с фамилиями девятнадцати русских, передающих нам секреты. Если бы Всадник доставил этот диск по назначению, никто из них не смог бы избежать высшей меры.
Просматривая файлы с персональными данными этих девятнадцати человек, я начал подсчитывать имена русских детей, которые мне встречались. Сам не заметил, как подвел баланс: четырнадцать русских мальчиков и девочек против двух дочерей Всадника. Как говорится, цифры говорили сами за себя. Однако русские имена были для меня чистой воды абстракцией, тогда как дети моего бывшего босса стояли перед глазами как живые.
Я взял пиджак, повесил на плечо ту же сумку, что и в предыдущий вечер, сунул в карман «ПСМ 5.45» и направился на детскую площадку в парк имени Горького. Изучив информацию на диске, я узнал, что супруги некоторых наших русских информаторов любят гулять там с детьми. Сидя на скамейке, я по описаниям установил личности девяти женщин, чьи чада строили замки из песка на импровизированном пляже.
Я подошел ближе и принялся рассматривать смеющихся ребятишек. Сомневаюсь, что они заметили незнакомца в пиджаке с прожженным насквозь карманом, разглядывающего их через ограду. Пусть же у этих малышей будет больше безоблачных летних дней, чем у меня в детстве. Их незнакомые русские имена воплотились теперь для меня в плоть и кровь. Может, это прозвучит наивно, но мне вдруг пришло в голову: подарив им спокойное существование, я лишил покоя себя самого.
Успокоившись немного, но чувствуя себя постаревшим на несколько лет, я отправился на стоянку такси. Несколькими часами ранее, вернувшись после убийства Синего Всадника обратно в гостиничный номер, я сделал оттуда зашифрованный звонок в Вашингтон и теперь знал, что специальный самолет ЦРУ, якобы принадлежащий компании «Дженерал моторс» и совершающий рейсы под видом реактивного лайнера бизнес-авиации, уже вылетел в московский аэропорт Шереметьево, чтобы забрать меня.
Я был не на шутку обеспокоен, что русские уже вычислили убийцу, поэтому дорога до аэропорта показалась мне самым долгим путешествием в моей жизни. На борт самолета я поднялся, испытывая сильное чувство облегчения. Однако моя бурная радость длилась не более двенадцати секунд. Внутри меня ждали четыре вооруженных человека, которые отказались назвать себя, но внешне сильно смахивали на спецназовцев.
Они предъявили мне документ, из которого следовало, что, поскольку я обвиняюсь в убийстве, в отношении меня будет проведено расследование, причем не кем-нибудь, но особой, высшей инстанцией разведывательного сообщества, занимающейся так называемыми критическими случаями. Старший группы сказал, что мы летим в США.
Затем он объявил, что я арестован, и зачитал мне мои права.
Глава 7
Я догадался, что мы пролетаем над Монтаной. Когда я взглянул в иллюминатор, очертания гор подсказали мне: мы где-то на северо-западе. Никаких других признаков, по которым можно было установить наше местонахождение, я не обнаружил: аэродромы тщательно замаскированы, поблизости виднеются лишь скопления каких-то непонятных бункеров, дюжина ангаров и бесконечные проволочные ограждения под током.
Мы летели всю ночь, и, когда садились на рассвете, я пребывал в дурном расположении духа. У меня было достаточно времени, чтобы прокрутить в голове все случившееся, но с каждой остававшейся позади милей мои сомнения только росли. А что, если компакт-диск с Шанайей Твейн – фальшивка и кто-то обманул Всадника? Может быть, другое подразделение использовало его, чтобы подсунуть противнику ложные сведения? Вдруг это была спецоперация, целью которой являлся вброс дезинформации, а я просто-напросто ничего не знал? Что тогда? Те, кто будет проводить расследование, могут заявить, что компакт-диск на самом деле принадлежит мне, а Всадник разоблачил меня как предателя. Тогда станет понятно, почему я решил немедленно, ни с кем не проконсультировавшись, убить его.