Я, Потрошитель
Шрифт:
– Ору на учеников. А те делают вид, будто меня слушают. Я ставлю оценки, швыряя экзаменационные работы с лестницы: какая упадет на девяностую ступеньку, какая на восьмидесятую, какая на семидесятую… По-моему, никому нет до этого никакого дела, и с департаментом у меня никаких неприятностей быть не может, поскольку по совместительству я являюсь главой департамента. К счастью, коррупция просто тотальная.
Эта фраза показалась мне очень забавной, прямо-таки неотразимой. Я обожаю, когда те, кто прочно устроился в недрах какого-либо заведения, безжалостно это самое заведение хают, обнажая все его глупости, недостатки и предрассудки, но только так добродушно и невозмутимо, словно каждому их слову можно полностью доверять.
– Сэр, у вас очень яркая натура, – сказал я. –
– Вот чего бы я хотел, так это очаровать кое-кого из девушек и завлечь их к себе в постель. А вот парней я бы отправил куда-нибудь в Афганистан или в Крым… кстати, мы по-прежнему воюем в Крыму?
– По-моему, наш крестовый поход двинулся дальше.
– Что ж, туда, где много черномазых – чем они чернее, тем лучше, – полуголых и волосатых. Каждый приличный английский мальчик должен провести несколько лет, расстреливая из пулеметов туземцев ради королевы, родины и интересов хозяев бирмингемских сталелитейных заводов. И еще ради того, чтобы цена на шелк в магазине родителей Чарли была низкой.
Только речь зашла о Чарли, как он сам неожиданно подошел к нам, держа в обеих руках по бутылке шампанского. Он обходил гостей, наполняя им бокалы.
– Вижу, вы двое спелись, – сказал Чарли. – Я в этом не сомневался, поскольку у вас у обоих одинаковые натуры и скабрезный взгляд на жизнь. Том преподает фонетику в Лондонском университете.
«Господи! – подумал я. – Тот самый профессор Томас Дэйр!»
– Я объясняю нашему юному другу печальную сущность нынешнего академического образования, – сказал профессор Дэйр. У него были очки в круглой черной оправе, вьющиеся светлые волосы, а орлиный профиль словно превращал его во внука Железного Герцога; однако в его иронии не было ничего от Веллингтона. – По крайней мере, мой апатичный подход к служебным обязанностям оставляет мне достаточно времени для экспериментов, играющих очень важную роль в моей жизни. Если хотите, я могу рассказать вам, почему в языке африканского племени коса есть странные щелкающие звуки, похожие на сухую икоту; воистину, его представители общаются между собой отрыжками.
Я рассмеялся. Забавный тип.
– Или еще взять, к примеру, немцев. Вам известно, что они образуют слова, просто соединяя вместе отдельные части, поэтому их слово для обозначения пулемета Гатлинга буквально переводится как «механическоеустройствостреляющеебезперезаряжания»? И слова становятся все длиннее и длиннее. Для немца ни одно слово не будет слишком длинным, поскольку немца нельзя утомить. Норвежца невозможно развеселить, немца невозможно утомить, а американца и шимпанзе нельзя обучить наукам.
Я снова рассмеялся, затем постарался перевести разговор на другую тему.
– Какие эксперименты вы провели?
– Их было уже чересчур много.
Мне уже доводилось читать о Томасе Дэйре, и я кое-что о нем знал. Своенравный интеллектуал, слишком дерзкий для Оксфорда или Кембриджа, слишком радикальный для провинции, постоянно разъезжающий с исследовательскими экспедициями, выдвинул теории о связи языка и общества и изобрел – да-да, именно так – универсальный алфавит.
Дэйр хотел покончить с национализмом, протекционизмом, капитализмом, коммунизмом, милитаризмом, колониализмом, исламизмом, консерватизмом, ревизионизмом и вообще всем тем, что заканчивается на «-изм». Любыми системами взглядов, верований, религиозных учений, особенностями одежды и размера ступни. Его методология заключалась в том, чтобы привести весь мир к одному языку, на котором все будут говорить без акцента, а также без указания на географическое место, общественное положение и происхождение. Каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок будет чистым листом, так сказать, приходящим в мир без каких-либо предрассудков и враждебных настроений, полученных еще до того, как ему представится возможность показать, на что он способен.
Естественно, над Дэйром смеялись с первых полос всех газет, и вот уже какое-то время о нем ничего не было слышно. Начнем с того: кто за все это заплатит? Далее: кто будет этому учить? И еще: кто заставит тех, кто
– Я помню вашу статью в «Таймс», профессор Дэйр, – сказал я. – Насколько мне помнится, она наделала много шуму.
– «Дерзость Дэйра» [19] . Пустая болтовня. Все осталось позади, быльем поросло. Я был глупцом, верил в обучаемость индивидов и в то, что человечество способно действовать себе на благо. Но люди уже рождаются с такими глубоко укоренившимися убеждениями и так привязываются к ним, что спорить с ними – все равно что уговаривать расстаться с какой-нибудь конечностью. Если я вам скажу: «Послушайте, вам будет гораздо лучше жить без этой чертовой ноги», что вы мне ответите?
19
Непереводимая игра слов: фамилию профессора Dare можно перевести с английского как «дерзость».
– Ну, что вы с ума сошли.
– Верно; мне именно это и говорили… Ну да ладно, хватит болтать о моем безрадостном прошлом. Я, пожалуй, оставлю вас и потрусь с людьми. Кажется, здесь есть один человек, который мог бы мне очень помочь, а я ему сегодня еще не сказал ни одной гадости. Возможно, все закончится кулаками, что станет идеальной развязкой.
И с этими словами Дэйр удалился.
– Любопытный тип, – заметил я, обращаясь к Чарли.
– Том – просто очаровашка. Блестящая голова, но упрямо стоит на своем. Возможно, этот недостаток его погубит. Можно называть это изъяном характера, но можно также называть и героическим качеством. Тем же самым отличался Сократ. Поэтому такие люди сами уничтожают себя, а тем временем посредственности продолжают карабкаться наверх, всему миру на посмешище. Возможно, через сто лет Тому воздадут по заслугам… Друг мой, шампанского?
Я отказался, и Чарли отправился наполнять бокалы другим гостям. Вечеринка прибывала и убывала подобно луне, и мне казалось, что маленькие водовороты энергии вскипают там, где меня нет. Придя на смех, я неизменно видел, что в центре его находится профессор Дэйр, однако как только окружающие заводили с ним разговор на серьезные темы, он каким-то образом ускользал от них, чтобы нести свою магию в другое место.
Наконец вечеринка подошла к концу, и по своим карманным часам я понял, что мне пора поблагодарить Чарли и покинуть дом на зеленой улице в Блумсбери. Я полагал, что найти кэб не составит труда. Однако на пороге собралась толпа, обступившая Чарли, поэтому мне пришлось ретироваться, и в поисках спасения от тесноты замкнутого помещения я вышел на террасу. О, очарование свежего воздуха, ветерок, принесший аромат каких-то цветов, безоблачное небо над головой! Я с наслаждением впитывал все это, и тут, как вы думаете, кого я увидел прислонившимся к балюстраде, как не профессора Дэйра, курящего трубку?
– О, вот вы где! – сказал я. – Мне очень понравилась наша беседа. Вы смотрите на мир во многом так же, как и я сам.
– Надеюсь, что это не так. Я испытываю отвращение к миру и ко всему, что в нем находится. Когда-то я верил во все, а теперь ни во что не верю. Вы еще слишком молоды для подобного цинизма. Вам еще предстоит собирать шрамы и ссадины. Вам предстоит заслужить чистоту вашего презрения, в противном случае это будет лишь поза, призванная привлекать внимание.
– Ну, вы блестяще скрываете свое разочарование за дерзостью своего остроумия.
– Скажу без ложной скромности, за метким словом я никогда в карман не лез. И все же могу добавить: если хорошенько подумать, кое-что общее у нас есть.
– И что же это?
– Ну как же, Джеб, мы с вами оба терпеть не можем сэра Чарльза Уоррена и понимаем, что он непроходимо туп и ни за что на свете не поймает этого типа, которого вы, газетчики, окрестили Уайтчепелским убийцей.
Я опешил. За весь вечер об убийствах не было сказано ни слова, и я пребывал в уверенности, что никто из присутствующих даже не подозревает, что я писал в «Стар» под псевдонимом Джеб и воочию лицезрел изуродованные обескровленные тела, лежащие под холодным ночным небом.