Я познала хаос
Шрифт:
Вот так.
Вокруг белым-бело. Ах, нет, это небо белое. А стены светло-зеленые.
Стены и небо?
Стараюсь побыстрее переварить информацию. Моргаю раз. Второй.
Надо мной потолок. Верно. Белый.
Остальное — комната. Слева и справа что-то шуршит. Практически бесшумно. Но я слишком заинтересована другим объектом. С трудом наклоняю голову к плечу, щека скользит по подушке.
Слушаю, как зайчик продолжает свое серьезное завоевание конкурентоспособного рынка. Пялюсь на голову, приютившуюся на моем животе. И правда, маленький, лет шесть.
Малец лежит на спине рядом со мной, жмется к моему боку и держит перед собой книжку. Над его белобрысой макушкой на странице вижу картинку зайчика-активиста.
Напоминает мне Вацлава — человека, которого мне навязали в качестве брата. Не будь он сыном Сэмюэля, я бы его ни за что на свете терпеть не стала. И вот этот, к боку моему прижимающийся, жуть как похож на него. Хотя я и не вижу его лица. Просто мне так кажется. Да и у Вацлава волосня совсем белая была. Из благородных же падла.
Злюсь от одного воспоминания о названом брате. С губ срывается шумный вздох. Чтение вслух прекращается — мальчишка резко замолкает. Тихонько шевелится и осторожно задирает голову, скользя макушкой и мягкими локонами по моей руке, лежащей поверх одеяла.
Мои глаза встречаются с его — такими же, дьявол, как у меня, голубыми глазищами!
Смотрю на него. Он на меня. Миловидненький. Тамара наверняка назвала бы его ангелом. Крылышек не достает. А еще, судя по всему, мальчишка из благородных. Только какого черта у него такие радужки? Благородных отличает золото глаз и снежность волос.
Тогда ты-то кто, мелочь пузатая?
Видимо, он в ступоре. Глядит и глядит на меня, не шевелясь. Даже не моргает.
Набираюсь сил. Сглатываю, чтобы скудной слюной промочить пересохшее горло.
— Сбрызни, — хриплю на него.
О, пошла реакция. Глаза мальчишки расширяются. Этакие два блюдца небесно-голубого оттенка. Рот приоткрывается.
На испуг не похоже. Скорее, на потрясение. Крайнее потрясение.
Книжка выскальзывает из его рук и падает на пол. Реальный шум. На Ад это место не катит, да и на Рай не тянет.
— Вали. — Все еще хриплю, но уже слышу родные интонации своего голоса.
Мальчишка резко вспархивает, нещадно качнув меня на кровати, и замирает надо мной, стоя на коленках. На нем белая рубашка, шорты на подтяжках. С шеи свисает красная ленточка, сверху закрепленная на блестящую пуговицу.
— Проснулась?! — выдыхает прямо мне в лицо. Глаза все еще расширены, видимо, хочет какого-то максимума достичь, а не то зачем так таращиться? — Правда-правда? Проснулась?!
Молчу. Бесит мелкота. Не так сильно как Вацслав, но с тем-то мы почти шесть лет бок о бок прожили.
— Мама!!!
«Мама»? Торможу с пониманием. Но мне простительно. Значит, тут еще кто-то есть? В комнате? Его мать?
Мальчишка слетает с кровати и куда-то мчится. А я и рада. Только и делал, что тряс меня. Зараза.
«Проснулась! — голосит малявка, рывком распахивая белую дверь на другом конце помещения. — Проснулась! Такеши! Такеши, сюда! Проснулась! Она проснулась! Мама проснулась!!!»
ГЛАВА 3. БЕСКОНТРОЛЬНОЕ ПАДЕНИЕ
Хмурое сегодня
С трудом привстаю, удерживаюсь на локтях и осматриваюсь. Свет помещения все еще мучает глаза.
Шум, который слышался мне ранее, издают приборы. Уйма автоматики, приставленной к изголовью моей «постели», по бокам, в ногах, а часть затаилась по углам. На экранах отражаются какие-то показатели. От каждого моего шевеления движущиеся черточки на экране слева подпрыгивают и уходят в зигзаг.
Больница?
Я выжила?
Пахнет грозой. Влажностью земли. Хотя эти запахи и кажутся несколько искусственными.
Сажусь в постели и тяжело дышу. Тело ватное. Чувствую только отдельные его части. Ощущение появляется и тут же пропадает. Будто отрезают — ту же ступню, к примеру, и сразу же пришивают обратно. Спины словно и не существует. Такое чувство, словно позвоночник полностью вынули.
Хватаю ртом воздух. И замечаю печальное. Мои волосы — чудесные и только-только обретшие здоровый вид — стали значительно короче. Раньше доходили почти до талии, а сейчас едва плеч касаются.
Из горла вырывается ужасный хрип. От этого звука прихожу еще в больший ужас. Одеяло сползает с груди. Гляжу вниз.
Лучше бы не смотрела.
Я утыкана иглами и облеплена какими-то крупными пластырями. Шея, руки, плечи. Даже из головы что-то торчит. Тело прикрывают полосы ткани, скрепленные продольными полосками поменьше. Одеяние едва касается кожи и гуляет по мне, как парус, подхваченный ветром.
Снова судорожно выдыхаю.
Дикий сушняк. Хочу выпить океан со всеми его обитателями.
За стеной шум. Знакомый детский голосок.
Тот ангелок-белячок, обожающий повопить. И с ним кто-то еще. Взрослый мужчина.
— Давай же, Такеши! — возбужденно пищит за дверью мальчишка. — Быстрее! Она проснулась!
— Не может быть. — Мужчина спокоен и говорит с легкой ленцой. — Тебе показалось.
— Нет! Она разговаривала со мной! Мама проснулась! Правда!
Мне это не нравится. Убеждаюсь еще раз, что никого, кроме меня, в палате нет. Значит, пацан меня имел в виду?
Меня назвал «мамой»?!
Хочу расхохотаться, но в груди слишком болит. А еще начинает тошнить, но позывы также резко прекращаются.
— Пойдем, Такеши! Я покажу тебе маму!!
Почему бы тебе не заткнуться, ребенок?
Становится страшно. Чувствую, что что-то не так. Паника нарастает.
Свешиваю ноги с края кровати, провода натягиваются. Часть игл вылетает из левой ноги. Прижимаю к губам ладонь, боясь завизжать от боли. От локтя тоже что-то отлетает. За мной движется попискивающий прибор на колесиках. Боль не такая уж сильная — далекая, туповатая, выдержанная. Но из игл выливается какая-то прозрачная жидкость. Из других — голубоватая. На белоснежной простыне остаются красноватые пятна. Вряд ли это кровь.