Я присутствовал при этом
Шрифт:
В данном случае Сталин впервые лично вел переговоры с представителем иностранного государства о заключении договора. До тех пор он избегал всякого контакта с иностранцами, за исключением отдельных случаев, когда речь шла о таких видных личностях, как американский посол Буллит, немецкий писатель Эмиль Людвиг, зарубежные публицисты крупного масштаба. Когда иностранные дипломаты пытались при помощи Наркомата иностранных дел попасть на прием к Сталину, им отвечали, что Сталин – лишь партийный деятель и непосредственно внешней политикой не занимается. Юридически такое положение существовало до 6 мая 1941 г., когда Сталин занял пост Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, которым до тех пор являлся Молотов.
Когда Риббентроп в сопровождении графа Шуленбурга 23 августа прибыл в Кремль, он думал, что ему придется вести переговоры с одним Молотовым, а Сталин, возможно, присоединится к переговорам па более поздней стадии. Поэтому Риббентроп был поражен, когда, войдя, увидел стоящего рядом с Молотовым Сталина. Это был заранее рассчитанный Сталиным эффект и вместе с тем явное предостережение Риббентропу, что договор будет либо заключен прямо на месте, либо – никогда.
Сталин держался очень естественно и без всякой претенциозности, что тоже принадлежало
В начале переговоров иногда случалось, что Сталин предлагал Молотову председательствовать вместо него. Твердые правила игры, согласно которым от имени Советского правительства говорил один Сталин, требовали, чтобы Молотов поначалу отказывался. Однажды, когда Сталин велел Молотову говорить вместо себя, тот ответил: «Нет, говорить должен ты, ведь ты это сделаешь лучше меня». Тогда Сталин ясно и четко обрисовал советскую точку зрения, а затем Молотов с довольной улыбкой обратился к германской делегации: «Разве я не сказал сразу, что он сделает это намного лучше меня?»
Манера обращения Сталина с другими членами Политбюро, казалось, соответствовала их личным отношениям с ним. С Ворошиловым он говорил сердечно, как со старым однополчанином, с Берией и Микояном – дружески, с Кагановичем – по-деловому и несколько сдержанно. Я никогда не слышал, как он говорил с Маленковым, но на заседаниях Верховного Совета СССР, на которых я присутствовал, Маленков обычно сидел рядом со Сталиным. У них было много что сказать друг другу, и их поведение позволяло предполагать тесные доверительные отношения.
Когда Сталин участвовал в заседаниях, явно проявлялся его подавляющий авторитет. Даже в стилистических вопросах, когда речь шла о том, чтобы найти подходящие слова, он решающим образом вмешивался в это дело с присущей ему убежденностью в своей правоте.
Вспоминаю, как я передавал ему присланный из Берлина проект совместного коммюнике о советском вступлении в Польшу. Я перевел проект на русский язык, и Сталин должен был дать согласие на составленный в Берлине текст. Пробежав его глазами, он попросил посла разрешить внести некоторые изменения. Сделал он это всего за несколько минут, ни разу не посоветовавшись с сидевшим рядом Молотовым, затем возвратил мне исправленный текст с просьбой перевести его для посла на немецкий. Хотя своими поправками Сталин решительно улучшил коммюнике, графу Шуленбургу пришлось заявить, что он должен сначала получить согласие своего правительства. На это Сталин сказал: «Но не забудьте, что и древние римляне не вступали в битву голыми, а прикрывались щитами. А сегодня роль таких щитов, защищающих нас от общественного мнения наших народов, играют искусно составленные политические коммюнике». Утверждение измененного текста последовало из Берлина незамедлительно. Позже я узнал, что оба текста были представлены Гитлеру для сравнения, и он тут же безоговорочно предпочел сталинский, сказав: «Конечно, этот! Разве вы не видите, что он намного лучше? Кто, собственно, его сформулировал?»
Весьма впечатляющими были и познания Сталина, когда он, к примеру, во время переговоров насчет германских поставок говорил о конструкциях броневых орудийных башен на крейсерах, которые должна была поставить Советскому Союзу Германия, или когда речь заходила об иных технических вопросах. Без категорического утверждения Сталиным было невозможно добиться каких-либо советских уступок в области поставок сырья из Советского Союза. Если же такое утверждение имелось в наличии, оно было равнозначно приказу, который точно исполнялся. Переговоры 23 августа оказались простыми [10] . Господин Риббентроп никаких новых предложений не привез, но прибыл с желанием покончить дело с подписанием пакта о ненападении и секретного дополнительного протокола как можно быстрее и сразу же уехать.
10
Письменное заявление заместителя статс-секретаря министерства иностранных дел Германии посла Фридриха Гауса от 15 марта 1946 г., сделанное для Международного военного трибунала в Нюрнберге, гласило:
«23 августа около полудня самолет имперского министра иностранных дел, которого я сопровождал в качестве советника по международно-правовым вопросам на запланированные переговоры, прибыл в Москву. Во второй половине того же дня состоялась первая беседа господина фон Риббентропа с господином Сталиным, на которой с немецкой стороны, кроме имперского министра иностранных дел, присутствовали только советник посольства Хильгер в качестве переводчика и, возможно, также посол граф Шуленбург; сам я в ней участия не принимал. С этой долго продолжавшейся беседы имперский министр иностранных дел вернулся весьма удовлетворенным и высказался в том смысле, что все это, можно не сомневаться, приведет к заключению тех соглашений, к которым стремится германская сторона. Продолжение переговоров, при котором должны были быть обсуждены и изготовлены подлежащие подписанию документы, намечено на поздний вечер. В этой второй беседе участвовал лично я, а также посол граф Шуленбург и советник посольства Хильгер. С русской стороны переговоры велись господами Сталиным и Молотовым, переводчиком которых являлся господин Павлов. Быстро и без всяких трудностей было достигнуто согласие относительно текста германо-советского пакта о ненападении.
По сравнению с пактом о ненападении гораздо дольше велись переговоры об особом секретном документе, который, как мне помнится, получил наименование «секретный протокол», или «секретный дополнительный протокол», и содержание которого сводилось к разграничению сфер интересов обеих сторон на европейских территориях, лежащих между обоими государствами. Употребляли ли при этом выражение «сфера интересов» или же какие-либо иные выражения, я уже не помню. В этом документе Германия заявляла о своей незаинтересованности в Латвии, Эстонии и Финляндии, но зато причисляла к сфере своих интересов Литву. Что касается политической незаинтересованности Германии в отношении обоих вышеназванных Прибалтийских государств, по началу возник спор, поскольку имперский министр иностранных дел заявил о необходимости телефонного разговора с Гитлером, который состоялся лишь вовремя второй беседы: в этом разговоре по прямому проводу он получил от Гитлера полномочия согласиться с советской точкой зрения. Что касается польской территории, то была установлена демаркационная линия. Была ли она точно начерчена на приложенной к документу карте или же описана в этом документе словесно, в памяти моей не сохранилось. В остальном же в отношении Польши было достигнуто соглашение примерно того содержания, что обе державы рассматривают окончательное урегулирование относящихся к этой стране вопросов во взаимном согласии. Насчет Балканских стран констатировалось, что Германия имеет там только экономические интересы. Пакт о ненападении и секретный документ были подписаны в ту же ночь почти на рассвете.
Пока готовились чистовые экземпляры документов, господину Риббентропу был подан завтрак, но время которого он к ходе возникшей беседы рассказал, что публичная речь Сталина, произнесенная весной, содержала одну фразу, которая, хотя Германия в ней и не была названа, была воспринята так, будто господин Сталин тем самым хотел намекнуть, что Советское правительство считает возможным и желательным достигнуть лучших отношений с Германией. На это господин Сталин ответил лаконичной репликой, которая в переводе Павлова гласила: «Таково было намерение». – Die Beziehungen zwischen Deutschland und der Sowjetunion 1939-1941. Aus den Archiven des Auswartigen Amts und der Deutschen Botschaft in Moskau. – Примеч. сост.
Его заявления Сталину и Молотову в значительной мере ограничивались воспроизведением того хода мыслей, который служил предметом предварительных переговоров между Молотовым и Шуленбургом и содержался в телеграфных директивах из Берлина. Риббентроп рассыпался в заверениях о доброй воле Германии, на которые Сталин реагировал сухо, деловито и лаконично.
Редактирование текста пакта не составило никаких трудностей, так как Гитлер в принципе принял советский проект. Однако окончательный текст получил два важных дополнения: статью 3, в которой договаривающиеся стороны соглашались постоянно консультироваться друг с другом по вопросам, затрагивающим их общие интересы, и статью 4, согласно которой ни одна из договаривающихся сторон не должна была участвовать в каких-либо группировках, направленных против другой стороны. Срок действия пакта вместо предусматривавшихся 5 лет продлевался до 10 лет. Согласно статье 7, определялось, что пакт должен вступить в силу сразу же после его подписания, а не после ратификации, как первоначально планировалось.
Секретный дополнительный протокол, которому русские придавали наибольшее значение, предусматривал разграничение сфер интересов обеих сторон в Восточной Европе. Согласно ему, граница между германской и советской сферами влияния в районе Балтийского моря проходила по северной границе Литвы, а в Польше – вдоль течения рек Нарев, Висла и Сан. Кроме того, секретный дополнительный протокол признавал русское притязание на Бессарабию [11] .
Если попытаться представить себе причины, которые мог ли побудить Сталина договориться в августе 1939 г. с Гитлером, приходишь к следующим соображениям.
11
Текст договора о ненападении между Германией и Советским Союзом, а также секретного дополнительного протокола к нему, существование которого, как и подлинность имеющихся копий его, долгое время оспоривалось советским руководством на высшем государственном уровне, см.: Год кризиса. Т. 2. С. 318-321.
Подлинник этого протокола обнаружен в октябре 1992 г. в бывшем архиве Политбюро ЦК КПСС – ныне в Президентском («Кремлевском») архиве.
В сделанной послом Гаусом протокольной записи беседы Риббентропа со Сталиным и Молотовым после подписания документов в ночь с 23 на 24 августа 1939 г. говорилось: «В ходе беседы Сталин спонтанно произнес речь в честь фюрера: «Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего фюрера, и потому хотел бы выпить за его здоровье».
Господин Молотов пил за здоровье господина имперского министра иностранных дел и господина посла графа фон дер Шуленбурга. Далее господин Молотов поднял свой бокал за господина Сталина, заметив при этом, что Сталин своей речью 10 марта с. г., которую хорошо поняли в Германии, положил начало повороту в политических отношениях. Господа Молотов и Сталин неоднократно пили за пакт о ненападении, за новую эру в германо-советских отношениях и за счастливое развитие отношений между Германией и Советским Союзом.
При прощании господин Сталин заявил господину имперскому министру иностранных, дел, что Советский Союз никогда не обманет своего партнера». – Akten zur deutschen auswartigen Politik 1918-1945. Aus dem Archiv des deutschen Auswartigen Amtes. Serie D. Bd. VII. Baden-Baden. 1956. Dok. Nr. 213. S. 191. Примеч. сост.
Сталин был всегда убежден в том, что война между капиталистическими державами рано или поздно разразится. Для Советского Союза он ожидал от этого только выгоду, поскольку говорил, что война ослабит капиталистические державы и изменит соотношение сил в пользу СССР. Однако последнее – только при том предварительном условии, что ему удастся исключить Советский Союз из военного конфликта. Так представлял себе тогда обстановку Сталин, считая, что заключение пакта о ненападении с Германией создаст желательную ситуацию, прежде всего по следующим причинам:
1. Заключение пакта ликвидировало бы непосредственную опасность германского нападения на Советский Союз.
2. Заверения, полученные от Риббентропа и соответственно от Гитлера, убедили его в том, что Гитлер нападет на Польшу, как только добьется советского прикрытия с тыла.
3. Сталин, в противоположность Гитлеру, не сомневался в том, что Англия и Франция выполнят свои обязательства в отношении Польши. Поэтому возникновение войны между великими державами и Германией он считал обеспеченным.