Я прошел две войны!
Шрифт:
В ход пустили восьмидюймовые гаубицы Б-4 калибра 203 миллиметра. Но даже стокилограммовые снаряды зачастую не могли пробить мощные доты. Взрывом бетонобойных снарядов глушили и выводили из строя гарнизоны укреплений, лишали их способности эффективно сопротивляться.
Авиация сбрасывали тяжелые бомбы, которые пробивали перекрытия и обрушивали доты. Из развалин и замаскированных люков выползали контуженные, оглушенные защитники укреплений с поднятыми руками.
Солдаты и их командиры сражались отчаянно, но, видя безнадежность сопротивления, сдавались в плен, рассчитывая на милость победителей.
Я не слышал ни об одном случае расстрела пленных. В бою мало кого щадили, но после боя сдавшихся не трогали и даже оказывали медицинскую помощь. Такова была специфика той войны.
Тогда же я узнал, что нам приходится сражаться с армией, которая была вооружена гораздо лучше, чем мы рассчитывали. Финляндия получила от Франции через посредников 170 самолетов, около пятисот тяжелых орудий и большое количество боеприпасов. Двести пушек и более 100 самолетов поступило из Англии. Наши «добрые друзья» англичане не поскупились и передали Маннергейму десять тысяч противотанковых мин и 18 тысяч авиабомб, в основном крупного калибра.
Так что не такой простой была эта недолгая война, которая дорого нам обошлась. В марте 1940 года, увидев, что наступление Красной армии успешно развивается, финское правительство пошло на подписание мира. Оно согласилось отодвинуть границу с Советским Союзом на Карельском перешейке и передать нашей стране в аренду на 30 лет полуостров Ханко с прилегающими островами.
И вопрос здесь стоял не только в территории, которая была не слишком велика. Можно по-разному оценивать Зимнюю войну, но мы сумели значительно укрепить наши северо-западные границы и обезопасить от внезапного удара Ленинград.
Я был награжден медалью «За боевые заслуги». Григорий Чередник получил орден Красной Звезды.
И еще одна маленькая подробность. Когда я выписывался из госпиталя, со мной провел беседу комиссар. Он пожелал хорошо отдохнуть (я получил двухмесячный отпуск), похвалил «за умелое командование и личную храбрость» и деликатно посоветовал не вести лишних разговоров о наших потерях в войне, возможных ошибках. Больше пропагандировать отвагу красноармейцев и преданность присяге.
Я молча кивнул. Сейчас я хотел только одного – быстрее вернуться домой и провести эти два месяца с родными.
Глава 3
Между двумя войнами
Я родился 11 апреля 1918 года в селе Коржевка Инзенского района, в 45 километрах от небольшого уездного городка и станции Инза. До областного центра – Ульяновска – 140 километров. Кто-то скажет: «Глухое место!» Может, оно и так. До железнодорожной станции целый день добираться надо. А весной, в распутицу, по нашему раскисшему проселку лучше вообще не соваться – липкий чернозем и талые ручьи между холмами.
Впрочем, я свою Коржевку глушью не считал, а город меня не интересовал. Село располагалось среди лесов, рядом река Сура. Огромные сосны, березовые рощи, много грибов, ягод, росли орехи.
Поляны среди деревьев в июне – июле усыпаны земляникой. Она поменьше городской, садовой, но запах и вкус совсем другой. В избу лукошко с земляникой внесешь, запах такой, что слюнки текут.
Помню, что сахара постоянно не хватало. Мама насыпала собранную
Семья, как и большинство других в тогдашних селах, была у нас не маленькая. Пятеро детей. Старшая сестра Катя, затем я, брат Федя и две маленьких сестренки. Из довоенных событий наибольший след оставила во мне коллективизация, которая началась весной 1929 года.
Не берусь судить, насколько необходима была эта мера, но проводилась она, как и многое в стране, поспешно, под сильным давлением властей, с криками, перебранкой… и слезами. Крестьян поделили на две категории: середняки и бедняки. Насчет кулаков скажу, что их у нас почти не было.
Выселили из кирпичного дома одну зажиточную семью и увезли на станцию под охраной милиционеров и активистов. Ходили слухи, что у них обнаружили крупную сумму денег и золотые царские монеты. Позже объявили кулаками или подкулачниками еще одну семью, которая упорно не хотела вступать в колхоз. Их тоже куда-то выселили, отобрав почти все, кроме одежды и домашнего скарба.
Скажу прямо, что в колхоз люди шли с большой неохотой. Особенно крепкие работящие крестьяне, которых причисляли к середнякам. Такие семьи жили и питались неплохо, за счет постоянного упорного труда всей семьей. Те, кто победнее, завидовали им, злословили. Не хотели видеть, что это относительное благополучие дается нелегким трудом.
Помню, забегала к нам соседка попросить в долг то соли, то спичек или постного масла полстакана. Принюхается и давай жаловаться: вот, мол, вы хлеба вволю едите, а у нас мука давно кончилась и рожь на мельницу не на чем отвезти. На самом деле с хлебом было много возни, и ленивые хозяйки не любили возиться с выпечкой, не спать ночью.
Мама очень не хотела вступать в колхоз, до слез жалела нашу корову, которую надо было сдавать в общественное стадо.
Мой отец Николай Афанасьевич был хорошим строителем. С весны до осени ездил с небольшой бригадой по окрестностям селам и районам, строил дома, амбары, помещения для скота. При этом он успевал вести и собственное немалое хозяйство, тут уж работали мы все, начиная лет с десяти. Каждый получал задание, исходя из возраста и своих возможностей.
Но если мама наотрез отказывалась от вступления в колхоз, то отец, грамотный и рассудительный человек, понял, что деваться некуда. Грозили отобрать приусадебный участок, лишить права пользоваться сенокосными угодьями. А могли и выселить к черту на кулички.
Мне было одиннадцать лет, я учился в третьем классе. Разговоры о колхозе, брожение в селе, ругань между соседями прошли как-то краем, человек ко всему приспосабливается. Мама стала работать на ферме, отца назначили бригадиром строителей. Жить стали похуже, но мы и до этого большого достатка не имели. Помню, меня удивила первая «колхозная зарплата», то бишь плата за трудодни, положенная за сезон отцу и матери.
На большом куске брезента возле амбара стояли мешка четыре немолотой ржи, гороха, ячменя, которые мы долго очищали от мусора и остяков.