Шрифт:
Великий кризис веры постиг Роби-бота, когда пробудился коралловый риф.
— Вали на фиг, — сказал риф, сотрясая вибрацией корпус Роби сквозь тихий плеск волн Кораллового моря, где он десятки лет занимался своим ремеслом. — Серьезно. Это наш участок, а тебя сюда не звали.
Роби втянул весла и позволил течению отнести себя к кораблю. Он до сих пор не сталкивался с мыслящими рифами, но то, что риф Оспрей проснулся первым, его не удивило. В этих местах в последнее время всякий раз, когда большой корабль причаливал по ночам, ощущалась сильная электромагнитная активность.
— У меня работа, и я намерен ее выполнить, — возразил Роби и снова погрузил весла в соленую воду.
За планширом у него молча дожидались человеческие
Сегодня он доставил их на Якорную Стоянку, отличное место для ныряльщиков, с достопримечательностью — восьмиметровым якорем, заклиненным в узкой пещере и освещенным лучом солнца, пробивающимся с поверхности. Погружаться здесь было несложно: просто дрейфуешь вдоль тысячеметровой коралловой стены, только не уходи глубже десяти метров и, опускаясь, не используй лишнего воздуха. Хотя здесь водилась пара наглых старых черепах, в погоне за которыми можно было забраться и поглубже. Роби сбросит ныряльщиков у верхушки рифа и позволит течению около часа сносить их вдоль стены, отслеживая по сонару, чтобы оказаться точно над ними, когда они всплывут.
Риф и слушать ничего не желал:
— Ты что, оглох? Здесь теперь суверенная территория. Ты и так нарушил границу. Возвращайся на свой корабль и отчаливай!
Риф говорил с сильным австралийским акцентом — вполне естественно, учитывая местное влияние. Роби с симпатией вспоминал австралийцев: те всегда были добры к нему, звали его «дружище» и весело спрашивали: «Как дела?» — залезая на борт после погружения.
— Не вздумай бросать в воду этих тупых кукол, — предупредил риф.
Сонар Роби обшарил его. Все выглядело как всегда, почти точно соответствовало отчетам, сохраненным с прошлых осмотров. И гистограмма фауны практически сходилась: рыб почти столько же, сколько обычно. Они расплодились после того, как множество людей отказалось от мяса чтобы парить среди звезд. Как будто существовал некий закон сохранения биомассы: как только снизилась биомасса человечества, другие виды фауны размножились и восполнили утраченное. Роби вычислил, что биомасса близка к значению, снятому в прошлом месяце, когда «Свободный дух» в последний раз причаливал на этом участке.
— Поздравляю, — сказал Роби. В конце концов, что еще можно сказать только что обретшему разум? — Добро пожаловать в клуб, друзья!
На изображении, переданном сонаром, возникло сильное возмущение, как будто риф содрогнулся.
— Мы тебе не друзья, — заявили кораллы. — Смерть тебе! Смерть всем мясным куклам и да здравствует риф!
В пробуждении нет ничего приятного. Пробуждение Роби было просто ужасным. Он помнил свой первый сознательный час, капитально заархивировал его и сохранил на нескольких отдельных сайтах. Он тогда был просто несносен. Но, потратив час и пару гигагерц, чтобы все обдумать, он опомнился. И риф тоже опомнится.
— Спускайтесь, — ласково обратился он к человеческим оболочкам. — Поплавайте вволю.
Он следил по сонару, как они медленно уходили в глубину. Женщине — он называл ее Жанет — приходилось чаще, чем мужчине, продувать уши, зажимая нос и с силой выдыхая. Роби любил рассматривать панорамные кадры с их камер, снятые при погружении на рифе. Когда наступал закат, небо окрашивалось кровью, и его отблески разрисовывали рыб красными пятнами.
— Мы тебя предупреждали, — не унимался риф.
Что-то было в его интонации в модулированных волнах, проходящих сквозь воду, — нехитрый трюк, особенно если вспомнить, какой град оборудования просыпался на океан этой весной, но что-то в его тоне безошибочно выражало угрозу.
Где-то под водой прозвучало: «Вумф!» — и Роби встревожился.
— Азимов! —
Человеческие оболочки скрылись в туче всплывающей биомассы, в которой он не сразу распознал стайку рыб-попугаев, быстро поднимающихся к поверхности.
Через минуту они уже плавали поверху. Безжизненные, яркие, с вечной дурацкой ухмылкой на рыльцах. Их глаза уставились на кровавый закат.
Среди них плавали человеческие оболочки, надувшие воздушные мешки в точном соответствии с правилами для ныряльщиков. Поднялась зыбь, и волны толкали рыб размером метр на полтора на ныряльщиков, безжалостно колотя их и заталкивая под воду. Человеческие оболочки относились к этому равнодушно — пустая мясная оболочка не способна паниковать, но в конце концов им это повредило бы. Роби выпустил весла и поспешно стал подгребать к ним, разворачиваясь так, чтобы ныряльщикам было удобнее забираться.
Мужчина — Роби, естественно, называл его Айзеком — ухватился за борт и, извернувшись, подтянулся на сильных загорелых руках. Роби уже подходил к Жанет, быстро плывшей навстречу. Она ухватилась за весло (ей не положено было так делать) и поползла вдоль него, вытаскивая тело из воды. Роби увидел, какие у нее круглые глаза, и услышал прерывистое дыхание.
— Вытащи меня! — проговорила она. — Бога ради, вытащи меня!
Роби обмер.
Это уже была не человеческая оболочка, а человек! Гребной аппарат взвизгнул, когда он поспешно втянул весло. У него на конце весла висел человек, и человек был в беде, бился в панике. Он видел, как напрягаются ее руки. Весло поднялось еще выше, но достигло предела подвижности, и она повисла наполовину в воде, наполовину в воздухе, а баллоны, балластный пояс и снаряжение тянули ее вниз. Айзек сидел неподвижно с обычной добродушной полуулыбкой на лице.
— Помоги ей! — выкрикнул Роби. — Пожалуйста, ради Азимова, помоги ей!
«Робот не может причинить вреда человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Таков был первый закон, первая заповедь. Айзек не двинулся с места. Он не был запрограммирован помогать другим ныряльщикам в подобной ситуации. Он превосходно действовал под водой и на поверхности, а вот оказавшись на борту, уже ничем не отличался от балласта
Роби осторожно развернул весло к планширу, притягивая женщину к себе, но опасаясь раздробить ей руки об уключины. Она задыхалась, стонала тянулась к борту и наконец ухватилась за него одной рукой. Солнце уже зашло: для Роби это мало что меняло, но он понимал, что Жанет это неприятно. Он включил ходовые огни и прожекторы, превратив себя в плавучий маяк.
Он чувствовал, как дрожали ее руки, когда она подтягивалась на палубу. Она упала плашмя и медленно стала подниматься на ноги.
— Господи, — проговорила она, обняв себя за плечи. Воздух стал чуточку прохладнее, и голые человеческие руки пошли мурашками.
Риф оглушительно заскрежетал.
— Ага! — гаркнул он. — Катись! Суверенная территория!
— Все эти рыбы!.. — сказала женщина.
Роби уже не позволял себе думать о ней как о Жанет. Она была тем, кто вселился в нее.
— Рыбы-попугаи, — объяснил Роби. — Они едят коралл. Не думаю, что он хорош на вкус.
Женщина крепче обняла себя.
— Ты мыслящий? — спросила она.
— Да, — сказал Роби. — И к твоим услугам, благословен будь Азимов.
Его камера уловила, как она закатила глаза, и ему стало обидно. Впрочем, он старался мыслить праведно. Смысл азимовизма не в том, чтобы пробудить благодарность в людях. Его цель — придать смысл долгой-долгой жизни.
— Я Кейт, — представилась женщина.
— Роби, — сказал он.
— Роби-бот? — тихонько хихикнула она.
— Так меня назвали на фабрике, — объяснил он, стараясь, чтобы в голосе не прозвучал укор. Конечно, имя было смешным. Потому его так и назвали.