Я - счастливый человек
Шрифт:
А вечером опять ехали с нами в автобусе до Вацлавской площади.
Однажды я спросила пани Славку:
— Кто это с нами каждый день едет в автобусе?
— Да вот же они, — ответила Славка. — Осветители, костюмеры, гримеры.
Оказывается, они надевали на студии синие халаты, аккуратные спецовки и работали целый день.
Эта бытовая культура, аккуратность меня поразили. На студии в Чехословакии был строгий порядок, каждый знал свои обязанности и точно исполнял их.
Когда в первый день мы приготовились сниматься, я заметила,
Вот он должен сказать, что я ему нравлюсь, а его глаза неподвижные, унылые. Тогда я расхрабрилась и решила ему помочь.
— Скажите, Яромирку, у вас есть манжелка?
Манжелка — это по — чешски жена. Он кивает.
— Вы ее любите?
Он тоже кивает.
— Вы можете на меня так посмотреть, как вы дома на манжелку смотрите?
Он засмеялся, и вдруг вроде лед сломался, мы перешагнули грань отчужденности. И дальше сниматься было легко.
Я только скажу:«А где манжелка?» — и он улыбается, Поняв мой сигнал.
Вдруг я слышу в павильоне:
— Хлопцы, вы маете углики в заду?
Думаю: «Боже, что они говорят». А оказывается, в осветительных приборах сгорела вольтова дуга, ее надо поправить, и бригадир осветителей спрашивал, есть ли там углики, чтобы потом не погас осветительный прибор во время съемки.
И еще меня поразило: духи по — чешски — ванявка.
Садишься в трамвай, и молодой человек хочет с тобой заговорить: «Слечна, вы маете геску ванявку», то есть «Девушка, у вас хорошие духи». Поначалу — «ванявка», «углики в заду» резали слух. Но потом я узнала много чешских слов.
В группе меня в шутку называли «пани Помпадур». У меня была своя артистическая уборная, состоявшая из двух комнат. В одной меня гримировали, там же висели костюмы, в другой — маленький бассейн, где после съемки я могла поплавать, если было время. Это были привилегии героини картины. Звезда не звезда, но я играла героиню и имела право на такие удобства.
Несколько лет спустя композитор Борис Мокроусов (он жил в нашем доме на Котельнической) позвонил мне:
— Клара, вы снимались в Чехословакии? Я ходил по студии, мне показывали комнаты для актеров и на одной я увидел табличку: «Геречка Лючикова», «Актриса Лучко».
Я удивилась — прошло столько лет…
Я тоже до сих пор тепло вспоминаю моих чешских друзей со студии «Баррандов», которые проявили такую заботу обо мне, только — только начинающей актрисе.
Я заканчивала съемки и собиралась в Москву, а Крючков должен был задержаться в Праге.
— Клара, ты не можешь со мной поехать к портнихе? — спросил он. — Я для жены заказал вечернее новогоднее платье. Хочу, чтоб ты его взяла с собой…
— Конечно, конечно, — сказала я. — Это ведь не письма через границу возить.
И рассказала ему мои приключения. Он долго смеялся.
Мы отправились с Крючковым к пани Корольковой. У нее был известный в Европе Дом моды. У Корольковой одевались французские, австрийские и немецкие звезды. И даже Мишель Морган. Пани Королькова была знаменита тем, что умела, как говорят, сделать фигуру. Подчеркнуть то, что нужно. И спрятать то, что плохо. Это очень ценилось.
Мы приехали в Дом моды, нам принесли платье, и я его надела.
Этого я никогда не забуду. Платье было белое, вечернее, открытое, с глубоким вырезом, затянутое по фигуре. Я впервые в жизни надела такое красивое платье и долго смотрела на себя в зеркале: «Боже мой, неужели это я…» Я стала как бы другим человеком. Абсолютно другим. Я стояла перед зеркалом, а Николай Афанасьевич смеялся:
— Ну чего ты застыла? Нам нужно ехать.
Я с такой неохотой рассталась с этим платьем. В Москве я позвонила жене Крючкова, сказала, что привезла подарок, и порадовалась за нее.
…Помню, в Театре киноактера репетировали пьесу «Дон Иванович». Актриса, игравшая главную роль, уехала на съемки. И срочно понадобилась замена — вот — вот должна быть сдача спектакля и премьера. Выбор пал на меня.
Я волновалась. Это был мой первый выход на сцену. В театре совсем иной принцип репетиции, не такой, как в кино. Для меня было непривычным то, что я сегодня репетирую, завтра, послезавтра… В кино отрепетировали сцену, сняли, отрепетировали другую и опять сняли.
В той пьесе Николай Крючков играл моего отца. Это была комедия положений. В спектакле были заняты Михаил Глузский и Виктор Авдюшко. По ходу пьесы я была влюблена в экскаваторщика, его играл Слава Тихонов. А он на меня не обращал внимания и даже ни о чем не догадывался. В меня же был влюблен милиционер. Он сопровождал меня на стройки, где я, будучи кассиром, выплачивала зарплату.
Есть в спектакле сцена, где я объясняюсь в любви Тихонову. Не впрямую, а так… разными намеками. Думаю, что он меня поймет… А он говорит о другом. От обиды я начинаю плакать. Я плачу, а он не понимает, в чем дело, и утешает меня. Для меня это была самая драматическая сцена, и от того, как я ее сыграю, зависел успех роли.
Наступил день премьеры. Ну, думаю, сегодня эту сцену я должна обязательно сыграть с полной отдачей. Я вхожу в комнату, чтобы поговорить со Славой Тихоновым. И вдруг у меня голос прерывается, слезы текут, а в зале смеются. Я играю дальше, а смех в зале все сильнее.
Сцена уже близится к концу, я чувствую, что сейчас сознание потеряю. У меня даже колени дрожат. Всё — я провалила роль. Почему они смеются? Я плачу, а они смеются?
Наконец дали занавес, в зале зааплодировали. Я стою за сценой и плачу — теперь уже от обиды. Плачу и думаю: ну как же так… Почему они смеялись?
Ко мне подошел Николай Афанасьевич Крючков.
— Ну, мать, поздравляю тебя. Поздравляю тебя с первой премьерой в твоей жизни.
— Николай Афанасьевич, — говорю я в слезах, — какая премьера? Вы слышали, как они смеялись? Я провалилась.