Я спас СССР! том 1
Шрифт:
— В каком смысле уступаю? — выпадаю в осадок я.
— Она у тебя возьмет интервью. Как у начинающего советского поэта и писателя — терпеливо разъясняет Шолохов.
— А условие какое?
— Дашь мне почитать свой новый роман. Федин зажал копию. Понес кому-то в ЦК. Ты кстати, с ним созванивался?
Нам приносят икру и шампанское. Официантка догадливо ставит на стол четыре бокала. Шолохов перехватывает бутылку, резко и внезапно хлопает пробкой. Девушки взвизгивают, на нас завистливо оглядываются.
— Созванивался — поднимаю бокал — За знакомство!
Мы чокаемся.
— Ему все понравилось.
Девушки недоуменно на меня смотрят.
— Это известный советский поэт и главный редактор ежемесячного журнала Новый мир.
— Алекс, ми знаем кдо такой мистер Твардоски — Глория пробует икру, мечтательно вздыхает.
— Июньский номер уже сверстан, но Федин попросил придержать макет. Если в ЦК одобрят, то первые две главы могут выйти уже в следующем месяце на первых полосах в журнале. Потом роман уезжает в издательство Советский писатель.
Вика смотрит на меня квадратными глазами, английская журналистка похоже вообще не поняла «в чем цимес».
— А почему не в Юности у Полевого? — удивился Шолохов.
И действительно, почему? Юность по тиражам кроет Новый мир как бык овцу. У первого журнала тираж за миллион — у второго тысяч сто с лишним. Но есть, как говорят, нюанс. Новый мир — слегка оппозиционный властям журнал. Первым два года назад опубликовал Солженицына, станет печатать Войновича… Твардовский постоянно в контрах с Фурцевой и ЦК. Отбивает авторов, воюет с редколлегией. Юность же по большей части развлекательный журнал для молодежи. Ни разу не оппозиционный. А не подкладывает ли мне Федин свинью с публикацией? Или это он так отмазывает Твардовского перед властями? Мол, посмотрите, в Новом мире и патриотическая проза выходит. Черт, как же не хочется влипнуть во все эти интриги.
— Ладно, если мы договорились — прерывает молчание Шолохов — То мы не будем мешать вашему свиданию. Позвони мне. Федин даст телефон.
Шолохов допивает шампанское, встает. Вслед за ним поднимается разочарованная журналистка. Она явно хотела познакомиться со мной ближе. Но, похоже, у Шолохова на нее другие планы.
— Вот моя визит-кард — кусочек белой картонки ложится на стол рядом с бокалами, Глория на нем пишет свой адрес — Буду ждать вашэго звонка.
Женщина внимательно на меня смотрит, я растерянно киваю. Как-то все мгновенно происходит. Пришли, познакомились, ушли.
Я доразливаю бутылку, и под икру мы допиваем шампанское.
— Я не успела за Михаилом Александровичем — признается Вика — Все так стремительно…
Гул в ресторане усиливается, писатели активно пьют водку и другие крепки напитки. Я слышу эпиграммы, которыми творцы награждают друг друга: «Михаил Александрович Шолохов для советских читателей труден. Вот поэтому пишет для олухов Михаил Александрович Дудин». Взрыв хохота.
«Маршака мы ценим в меру За свежесть и за пыл, Добавил славы он Шекспиру, Но и себя не позабыл».Еще одна порция смеха. Это про переводы Самуила Яковлевича Шекспира. За которые по слухам он получал очень приличные деньги.
Вика краснеет. Ей непривычна такая насмешка над известными людьми. Тем более над заслуженным детским писателем и поэтом. Маршак, кстати, умрет совсем скоро, через полтора месяца. Гражданская панихида будет вот в этом самом зале, где мы ужинаем.
Я видел фотографии. Возле вот этой резной колонны, что напротив, поставят черный наклонный постамент — на него водрузят гроб. Панихида начнется, наверное, часов в 12.00. А к часу дня уже ничто не будет напоминать о недавней скорбной церемонии: столы-стулья вернут на свои места, а на скатертях тарелки, бокалы и приборы будут ждать оголодавших писателей. Останется лишь еловый запах в воздухе. А может и его перебьет аромата солянки или горохового супа.
С панихидой Маршака будет связан громкий скандал. Знаменитый актер Моргунов, выпив, поддастся на уговоры друзей — поэта Лебедева-Кумача и композитора Соловьева-Седых — ляжет на готовый постамент. Дело в том, что творческая богема синячила в соседней с Дубовым залом комнате и Соловьев-Седой решил пошутить. Спросил Моргунова: «Жень, за тысячу рублей десять минут на постаменте пролежишь?» Актер хохмы ради кивнул. Ему тут же вручили тысячу (огромные деньги!). Отказываться уже «не по пацански». Вон он и отправили лежать в пустом зале, который готовился к принятию траурной делегации. Моргунов лег, засек время. Но от выпитого его разморило, он заснул.
И тут двери открываются, друзья и родственники Маршака, под траурную музыку, вносят гроб с телом на своих плечах. Позади гроба идут министр культуры Фурцева, член Президиума ЦК по идеологии Суслов, и другие ответственные товарищи. Но постамент занят. Моргуновым. Немая сцена. Занавес.
А потом мы еще удивляемся, а чего же это советская власть так жестко к «творцам»? Почему посадили поэтов Синявского и Даниэля? Почему Хрущев орет матом на художников и скульпторов? Не только от собственного бескультурья и злобы. А потому, что постоянно провоцировали, тестировали границу дозволенного… Да и просто глупостей тоже было много.
«…Я недавно, ев тушенку, вспоминал про ЕВТУШЕНКУ…» — писатели смеются, лупят друг друга по спинам. Атмосфера становится совсем разудалая. Сейчас частушки начнут читать и плясать.
— Леш, может пойдем? — робко спрашивает Вика, доедая жульен.
— Я тут прикупил бутылочку Саперави — аккуратно начинаю я — Придумал к ней интересную закуску…
— К чему ты ведешь?
— Друг уехал к родителям, оставил ключи от комнаты… Может там продолжим?
Видно, что Вика слегка опьянела. Раскраснелась, глаза блестят. Мы же так толком и не поели. Зато бутылку шампанского, если вычесть два бокала Шолохова и Стюарт — выдули.
— А поехали! — девушка мне ласково улыбается — Я только носик припудрю. Где здесь туалет?
Очень вовремя подходит официантка, показывает ей дорогу. Я прошу тем временем счет. Поели скромно, на четыре с небольшим рубля. Дороже войти в ЦДЛ. Пока я рассчитываюсь, за стол присаживается плотный мужик в светлом костюме. Маленькие черные глаза на меня внимательно смотрят. Черты лица невнятные — слабый подбородок, дряблые щеки… Я даже не могу понять его возраст.
— Вы не ошиблись адресом? — резко интересуюсь я.