Я сражался в Красной Армии
Шрифт:
Моя сестра работала лаборанткой и имела возможность приносить домой некоторое количество спирта. В мирное время это было никому не нужно, но в то время, о котором я рассказываю, спирт был в цене и достать его было невозможно, а поэтому я и просил ее "подзаняться" спиртом.
В результате этих несложных "операций", мы с С-ким регулярно получали пропуска для выхода в город и бывали дома, у родных и знакомых, скрашивая этим свою неприглядную жизнь. Возвращаясь обратно в школу, я нес в кармане флакон с чистейшим спиртом крепостью в 90 градусов. Флакон передавался С-кому, тот исчезал с ним, а потом в комнате политрука шло пьяное веселье, больше похожее
Однако, эти комбинации со спиртом, во первых были небезопасны, ибо все это могло быть рано или поздно обнаружено командованием, а во вторых — они носили чисто индивидуальный характер и не решали вопроса о "прорыве железного занавеса" для остальной массы курсантов.
Все те, из них, кто должен был идти в город, применяли или способ ночной самовольной отлучки или применяли возможности, даваемые караульной службой.
Дело в том, что по приказу коменданта Ленинграда, все воинские части гарнизона должны были нести патрульную службу в городе. Задача этих патрулей состояла в том, чтобы проверять документы у прохожих, которые кажутся подозрительными, бороться со спекуляцией, наблюдать за общим порядком и…. проверять документы у военнослужащих, с целью борьбы с самовольными отлучками из воинских частей. Можете себе представить, что из этого получалось?
Патрульная служба использовалась для посещения своих близких, а что касается проверки документов у военнослужащих, то никто из курсантов не хотел этого делать, зная, что каждый из нас, завтра, тоже пойдет в самовольную отлучку и тот у кого мы сегодня проверяли документы, завтра будет их проверять у нас. Создавалась своеобразная круговая порука, с которой военному начальству бороться было очень трудно.
А вместе с тем, свыше, по всей красной армии, все время, шли приказы о неуклонном проведении строгого казарменного положения для всех родов войск и недопущении выхода военнослужащих за пределы воинских частей.
Я уже указывал ранее, чем вызывалось все это. Но помимо влияния гражданского населения в смысле развития "вредных" настроений, была и другая причина, заставлявшая командование красной армии всеми мерами не допускать общения армии с населением. Этой причиной была окончательная нищета народа, достигшая во время войны совершенно невиданных размеров.
Что касается Ленинграда, то он попал в особое положение. Железная блокада, охватившая город, привела к невиданному голоду. Деньги уже не имели вообще никакой цены. Рацион продуктов по карточкам резко снижался и, ко времени окончания школы, составлял 125 граммов хлеба на человека в день. Других продуктов почти не выдавали, а если давали, то в таких же ничтожных количествах.
Начал процветать "черный рынок", на котором у спекулянтов можно было достать многие продукты. Что же касается цен, то трудно вообще говорить о них, когда бриллиант в 1 карат обменивался на несколько килограммов черного хлеба, выпеченного из какой то невообразимой смеси черной муки, отрубей и соломы.
Уже в ноябре вы могли получить там котлеты из…… человеческого мяса, вырезанного из трупов умерших людей. Город голодал, голодал так как не могут себе представить люди, никогда не испытавшие этого.
На улице все больше встречалось людей, с опухшими от голода лицами.
Нас, военных кормили, конечно, лучше, чем гражданское население, но и нам уже стали давать по 200 граммов хлеба в день. Мы уже были все время голодными. Если приходилось патрулировать по городу, мы интересовались не столько попадающимися навстречу людьми, сколько столовыми, раздававшими по карточкам обед, т. е. какую то непонятную и отвратную серую бурду, именуемую супом. Когда заканчивалась раз дача обеда и очередь людей, жаждущих получить суп, исчезала, мы входили и спрашивали — нет ли каких либо остатков. Нам часто их давали и мы уплетали с жадностью, не думая о будущем. А оно ждало нас, гораздо более страшное, чем мы предполагали….
5а. Выпуск из школы
Приближалось время празднования 24-й годовщины октябрьской революции. В эти дни ожидали массированных налетов германской авиации. Но этого не случилось. Возможно, что одной из причин явилась погода.
Все это время дождь перемежался со снегопадом.
Мрачное, свинцовое небо, с низко идущими серыми тучами, пронзительный северо-западный ветер, редкий, крупными хлопьями падающий снег, — так встретило нас утро 7 ноября 1941 года, день годовщины "великой октябрьской социалистической революции" (таково было официальное название этого события обязательно пишущееся с больших букв).
Все курсанты были выстроены в зале. Приказ о выпуске огласил начальник школы. Подавляющее большинство получило звание младш. лейтенанта. Незначительное количество (не свыше 25 %) слушателей получило звание лейтенанта. В эту категорию попали лица, почти исключительно с высшим образованием и достаточно солидного возраста. После выпуска, представитель Ленинградского военного округа, обращаясь к нам, произнес довольно длинную речь. Из этой речи примечательно было одно место, которое я, вероятно, не забуду. Оно касалось нас самих. Привожу его почти дословно:
— Почти все, или большинство из вас — люди с высшим образованием и солидным практическим стажем. Многие из вас — ценнейшие специалисты. Все вы обладаете богатым жизненным опытом и вот этот опыт, вместе с вашими умственными способностями, хочет использовать красная армия. Вы — золотой фонд нашей интеллигенции, вы должны стать золотым фондом красной армии. Перед вами открывается широкая дорога. Я не сомневаюсь, что очень скоро многих из вас — встречу на крупных должностях и в не менее крупных военных званиях….
Эта речь — блестящий образчик расхождения слов и дела. Образчик нелепости того, что делало военное командование. Я согласен с тем, что часть из нас, хотя далеко не все, могли бы быть отнесены к "золотому фонду интеллигенции", к настоящей квалифицированной ее части. К нему я отношу, в первую очередь научных работников, писателей, крупных инженеров, архитекторов, артистов, и т. д. А среди нас были и такие. Все эти люди любили свое дело, горели им, и, конечно, никакой склонности к военной службе не имели. Для них — армия и чин младшего лейтенанта являлись весьма неприятной "нагрузкой" и крупным падением по общественной лестнице, а для многих просто трагедией. Среди нас был композитор-пианист. Он всегда говорил, что если он даже и останется жив в эту войну, в чем он очень сомневался, то все равно он не сможет больше заниматься музыкой, ибо его руки после военной службы едва ли будут годны для рояля. О руках, к сожалению, думать не приходилось, потому что он был убит в первый же день пребывания на фронте. Всякое дело может идти только тогда хорошо, когда человек или кровно заинтересован в нем, или в силу идейных побуждений хочет им заниматься, или, наконец, если оно соответствует его вкусам. Ни того, ни другого у большинства из нас не было. Да и можно ли было этого ожидать?