Я стану Бабой Ягой
Шрифт:
Вопросы, на которые сейчас уже не получить ответа. Но они всё время были у неё в голове. Постоянно возникали, мучили её, и жили своей жизнью, но полностью лишая жизни Ягги.
Иногда она выбиралась из этого состояния ненадолго пыталась пить успокоительное, антидепрессанты, но без толку.
Бросала, вспоминала, снова пила.
Дома, и на работе скопились кучи таблеток, не помогавшие, а скорее угнетавшие её.
Из жизни Ядвиги пропали запахи, друзья, весна, книги, музыка, всё.
Были таблетки, грязь, серость, тусклость, неразобранные бумаги, счета, грязная посуда. Библиотека постепенно перешла на режим самофункционирования, сотрудники, не нарушая положенной тишины, не сплетничая, просто освободили Ядвигу от работы, только приносили бумаги на подпись.
*****
– Знаешь, подруга, так не пойдёт! – решительно заявила создательница тряпочных ангелов. – Ты, конечно, можешь погибнуть в этой грязи, если тебе так хочется, но моим ангелам я не позволю, покрыться плесенью вместе с тобой. Рассказывай.
– А что рассказывать? Так, устала немного, – Ягги, попыталась изобразить улыбку.
– Я вижу. Когда у тебя была любовь, я не приставала, потому как упиваться счастьем, человеку нельзя мешать, но вот горе надо поделить, по-братски! – Катя достала из своей любимой необъятной сумки бутылку золотого вина и штопор. – Вино тоже поделим – по-сестрински. И прибраться бы не мешало в твоём кабинете. Скоро, поди, паутина клоками висеть будет. Так, бокалы есть?
– Кать, я ж на работе, куда ты с вином? – попыталась слабо отбиться Ядвига.
– Конечно! Я вижу, как ты работаешь. Смотришь в одну точку. Библиотекарши твои как мыши, запуганные, пискнуть не смеют, не сдают тебя, но и так понятно, что всё плохо, в твоём королевстве, – Катя, отчитывая подругу, звенела кружками, по пути выкидывала таблетки, обрывки бумажек, трясла рыжими кудрями, потрепала Ягги по голове, покачала озабоченно своей, наконец, уселась напротив бесцеремонно сдвинув, что ей показалось лишним на столе. – Рассказывай! Он, что, тебя бросил? Или он женатик?
– Нет, Катя… он, он, – Ягги никак не могла выговорить это страшное и короткое слово, – он…
– Говори уже! – Катя испуганно посмотрела на подругу.
– Погиб, – судорожно сказала Ядвига и заплакала. Навзрыд, как маленькая девочка.
– Это хорошо, это хорошо, плачь, не держи в себе, – Катя гладила Ядвигу по голове, – выпей, давай, залпом!
Почему, почему раньше не пришло в голову всё рассказать? Поделиться? Почему в счастье мы так эгоистичны? И почему горе надо разделить?
От слёз стало легче. Нет, горе не уменьшилось, но стало легче. Ядвига, не замечая вкуса вина, пила, и рассказывала, перескакивая с одного на другое, про снег, про Кощея, про то, что она Баба Яга, про их разницу в возрасте, что она его совратила, и как он её называл Ягги.
Пила, рыдала и рассказывала. И начинала себя чувствовать. Что нос распух, и сопли, и вроде пьяная, и тёплая рука у Катьки, и глаза полные слёз. Есть такие люди, подруги, настоящие, которым можно сказать – что ты Баба Яга, влюблённая без памяти в Кощея, и ещё много всего, и такие подруги, настоящие никогда не будут над тобой смеяться.
Выслушав всё, что ей бессвязно пыталась рассказать Ядвига, Катя, поцеловала её в мокрые солёные щёки, обняла, и неожиданно строго сказала:
– Всё, подруга. Порыдали и хватит. Теперь займёмся делом. Знаешь, как моя бабка говорила? Когда плохо – уберись. Когда хорошо – уберись. Вот, давай, тряпку в руки!
– У меня ж уборщица приходит. Да и поздно уже, тебе домой пора.
– Ерунда. Дашь уборщице выходной. А нам надо навести порядок в мыслях и в кабинете. Так, всё встанет на свои места.
Далеко за полночь, когда уже и окна сияли, а корзины для мусора были забиты доверха, устроили перерыв, с чаем и плюшками. Откуда-то взялся аппетит, и хмель выветрился. До полного порядка, понятно дело, было далеко, но кабинет уже стал напоминать прежний, весёлый.
– Так, где мы ещё не перетрясли? – Катя с видом полководца обозревала поле боя.
– Остался ещё тот шкаф, и всё. Только всё по местам расставить.
– Отлично! Ты начинаешь с правого боку, а я слева зайду! Бей его! – И Катя, размахивая тряпкой, и улюлюкая бросилась на тёмный, громадный шкаф.
Распахнув дверцу антресоли, она с опаской посмотрела на все сокровища, спрятанные там:
– А ты давно сюда заглядывала, Ягуша?
– Давно, всё руки не доходили. Там журналы всякие, книги старые, и мои и не мои, которые надо в переплёт, – Ягги рывком открыла вторую дверцу, и на неё упал увесистый пакет.
– Что это? – Катя подобрала с пола, чуть надорвавшийся пакет, из серо-коричневой обёрточной бумаги, перевязанный по-старинному бечёвочкой крест-накрест. Она перевернула его и прочитала:
– «Ягги». Ядвига, это тебе, видимо, что-то личное. Но очень тяжёлое.
Ядвига трясущимися руками взяла пакет, прочла написанное знакомым почерком «Ягги», и аккуратно, стараясь не испортить, то, что внутри стала распечатывать. Неторопливо, боясь и немного оттягивая момент, когда узнает, что там.
И снова не будет никакой надежды, на то, что он жив. Может быть, она всё неправильно поняла, что сказала эта старушка? Ягги, села, уронила руки на колени и уставилась на Катю:
– Слушай, почему мне не пришло в голову расспросить эту бабку, что случилось? Я даже не спросила! Понимаешь! Я не знаю, почему он погиб! Я, наверное, редкостная дура.
– Ну, это же нормально. Ты была в шоке. А сейчас в шоке буду я, если ты не разорвёшь, наконец, этот пакет! Быстро! – закричала Катя.
– Я не понимаю, Катя, почему мне не пришло это в голову? Я просто положила трубку, и поверила, что он погиб. И страдаю теперь, а может, может…