Я стану ночным кошмаром
Шрифт:
Рабочий день был в самом разгаре, когда к Вере нагрянуло бывшее начальство.
— Я буквально на пять минут, — объявил Миклашевский.
Полковник обвел взглядом кабинет, остановился у стола и снова огляделся, словно выбирая, на что можно опуститься. Ну да, человек, привыкший греть тело в мягком кожаном кресле, считает уже ниже своего достоинства сидеть на чем-либо ином, тем более на протертых, обшитых дерматином, деревянных уродцах. Затем Иван Севастьянович подошел к подоконнику, провел по нему пальцем, проверяя отсутствие пыли, и примостился на нем, предварительно
Вера заполняла журнал. Графа «Принятые меры» очень была узкой, словно тот, кто придумал форму этого журнала, не предполагал вообще, что какие-то меры по заявлениям граждан будут приниматься.
— Я по старой памяти… — начал Иван Севастьянович.
— У вас же новая память появилась, — не отрываясь от журнала, перебила Вера.
— В каком смысле?
— И у памяти есть теперь служебная квартира. Ехали бы туда, чего зря время терять.
Она даже не подняла голову, чтобы проверить, покраснел бывший начальник или нет. Горохов бы точно сейчас налился кровью.
— Слухами питаешься? — поинтересовался Миклашевский после некоторой паузы.
— Не только.
Вера закрыла журнал и лишь теперь взглянула на Миклашевского.
— Пятихатка к вам приходил?
— Какая еще Пятихатка? — притворился непонимающим Иван Севастьянович.
— Бизнесмен Петерин, пострадавший якобы от уличных грабителей.
Миклашевский подумал немного, стоит ли признаваться, и ответил уклончиво:
— Почему он именно ко мне должен был прийти?
— Потому что теперь он уважаемый человек и пойдет со своими бедами к начальству, а не к мелкой сошке, вроде майора Евдокимова.
— Зря ты так, Евдокимов хороший и опытный сотрудник.
— Но начальник управления именно вы. К тому же без пяти минут генерал.
После этих слов лицо Ивана Севастьяновича стало багроветь. Он силился понять, к чему клонит Вера и что еще ей известно.
— Вы же знаете, что после обращения к вам произойдет: возьмут квартиру Петерина, он снова примчится к вам…
— Какая еще квартира? — возмутился Миклашевский. — Что ты несешь? Тебе разве что-то известно о том, кто организовал это разбойное нападение? Если у тебя есть какая-то, пусть даже не совсем верная, информация, ты просто обязана по долгу службы поделиться ею с нача…
Вера продолжала смотреть ему в лицо. Иван Севастьянович отвернулся, взглянул на горшок со столетником и отодвинул его еще дальше от себя.
— Вы же знаете мою девичью фамилию. И мне интересно, вы рассказали своему другу Колодину, что спите с его дочерью?
— Какому Коло…
Миклашевский замолчал и потрогал ладонью багровое лицо.
— Мне абсолютно не жаль авторитетного бизнесмена, — продолжила Вера, — только хочу предупредить, что квартирой на сей раз дело не ограничится. Петерин не по старой памяти, а по необходимости продолжает отстегивать в общак. И вот этот немаленький ручеек иссякнет. А потом те, кто контролирует преступность в городе, узнают, что Алика Пятихатку завалили менты. И не просто менты, а конкретные люди ради собственной наживы. Что будет дальше, как вы думаете, Иван Севастьянович?
— Если все так, как ты говоришь, то почему бизнесмен не пошел в свои бандитские структуры, а обратился к
— Да потому, что он для бандитов неприкасаемый. И уличные грабители на таких не нападают. Петерин понял, что это либо залетные гастролеры, что вряд ли, или бывшие менты, с которыми вы договоритесь.
— Чушь! — воскликнул Миклашевский, поднимаясь с подоконника. — Я вообще не понимаю, о чем ты. Приехал к тебе поговорить о твоем будущем…
— О своем подумайте лучше, — посоветовала Вера.
— Ты мне что, угрожаешь? Обиделась на то, что тебя отстранили?
— Не обиделась, потому что знаю, кто посоветовал Лиусской написать письмо министру.
— Дура! — выкрикнул Иван Севастьянович и направился к двери.
Проносясь мимо стола Веры, остановился и повторил:
— Дура!
Эта остановка привела к ошибке. Миклашевский рассчитывал выйти из кабинета и только тогда достать не вовремя запиликавший телефон, но, задержавшись, машинально вытащил из кармана кителя мобильник, посмотрел на монитор и нажал на кнопку. Сделал еще два стремительных шага, толкнул дверь. Его шаги загромыхали в коридоре, но все равно Вера услышала, как полковник сказал кому-то:
— Все отменяется… Тормози, я сказал! Сейчас приеду и все объясню…
Хлопнула входная дверь.
Вера открыла журнал, посмотрела в него и снова закрыла. Поднялась, подошла к окну, поставила на место горшок со столетником. Под окном прошла, обнявшись, влюбленная парочка. Парень с девушкой, студенты, а может быть, даже школьники спешили куда-то, целуясь на ходу и задыхаясь от своей страсти.
Бережная вернулась к столу и набрала номер Жанны. Но тут же сбросила вызов — лучше съездить в больницу самой, чем отделаться дежурным звонком.
Жанна была счастлива: ей разрешили остаться в отделении и даже выделили койку в закутке возле курилки. Койка была не совсем исправна — металлическая сетка плохо держалась на одной из стенок и грозила рухнуть, но Жанна подставила под нее табурет, на случай, если это произойдет. Хотя она практически и не пользовалась кроватью: почти все время находилась возле Толика, отлучаясь только для того, чтобы помыть больничный туалет на этаже. Сидела, гладила его ладонь и что-то тихо говорила. Вряд ли Толик ее слышал: лежал с закрытыми глазами, скорее всего, спал. Четыре других койки были свободны — остальным больным, вероятно, надоело слушать бормотание Жанны, и они перебрались в холл, где на стене висел телевизор, с экрана которого дама с удивленными глазами равнодушно вещала о правильном питании.
Вера остановилась у дверей палаты, не решаясь войти.
— Я только сейчас поняла, какое это счастье — жить, — почти шептала Жанна. — Раньше все недовольной была, почему одним все, а другим ничего. Кто-то с завода гвоздь утащит, так его сразу в суд, словно без этого гвоздя страна рухнет, а другие воруют у государства миллионы, и ничего, одно уважение к ним. Мечтала, чтобы у нас домик был свой или хоть комнатка маленькая… А то что нам, под забором помирать? А теперь думаю: разве от этого зависит счастье? Можно радоваться от того, что солнце светит, что весна наконец пришла, что мир вокруг такой красивый, что есть на свете добрые люди, а рядом любимый человек.