Я тебе не враг

Чернышова Агата

Не успела я что-либо ответить, как меня схватили за руки два амбала в чёрном и силой заставили сесть в кресло напротив «Чёрной королевы”.

— Думаешь, это сойдёт тебе с рук? — крикнула я ей, пока ещё можно говорить.

Живот вдруг скрутило от острого приступа страха. Я поняла, что одна здесь, что обо мне никто не знает, что пока найдут, со мной успеет произойти что-то нехорошее. И это совсем не похищение.

Это насилие.

— Не сойдёт, Лиза. Он меня накажет, может, ударит, я стерплю. Но вот тебя рядом с ним терпеть не собираюсь, —

она всё ещё продолжала держать бокал в руках, но подалась вперёд, и я видела её глаза. Безумные, отчаявшиеся глаза женщины, которая поняла, что потеряла Ледовского, что теперь уже никогда ничего не будет, как прежде.

И не потому, что она не простит ему — простит. Он её не захочет. Вне зависимости от того, что как у нас с ним сложится. И эта наступающая немилость сводит её с ума, заставляет выложить на кон все козыри, а когда они были биты, когда она поняла, что нечем больше крыть, пошла ва-банк.

И, поняв это, я также осознала, что мне крышка.

— Ты с ним тоже не останешься, обещаю! — прошипела она и бросила двум амбалам: — Делайте, как оговорено.

— Постойте! Вы не знаете, что он с вами всеми сделает. Я женщина Дмитрия Ледовского, — выкрикнула я что было мочи как раз перед тем, как один из амбалов хотел заклеить мне рот пластырем.

Второй продолжал держать так, что не вырваться.

Чёрная королева залпом допила виски или коньяк и уже встала.

— Я дочь Евгения Вяземского, — выпалила в глаза охранника, до которого вдруг начало доходить, с кем он связался. Так и застыл с пластырем в руке, а у второго даже хватка ослабла.

Я понимала — времени минута. Бросаться на Милану — меня оттащат, если попытаюсь освободиться от охранников — силы не равны,

И приняла решение — метнуться в сторону. Добежать до двери, привлечь к себе внимание, разбит что-то.

У меня почти получилось. Я распахнула дверь и крикнула во всю мощь лёгких: «Пожар!»

Ну а как ещё привлечь внимания?

Кажется, удалось! Вот внизу послышались тревожные голоса, музыка стала тише. Меня услышали, но тут меня втащили обратно, уложив мордой в пол и заломив руки за спину.

Я пыталась царапаться и кусаться, что-то кричала, но меня обездвижили, накинули на голову пакет. Я задыхалась, хватаясь за воздух, за сознание, как за спасительное бревно. И над всем этим слышался смех «Чёрной королевы».

«Продержись!» — билось в голове, а мысли о том, какая я дура, что сама пришла сюда, что не верила, будто меня тронут, задвинула на задний план. Сейчас они мне были ни к чему. Скоро всё станет ни к чему.

Внезапно всё стихло, и меня отпустили. Подняли, усадили на диван, а голос «Чёрной королевы» вдруг превратился в шёпот, полный заискивающей мольбы. Я была оглушена, я почти не слышала, что творилось вокруг, а свет, ударивший в глаза, когда сняли пакет с головы, и вовсе дезориентировал.

Я словно пребывала в вакууме, но это длилось не дольше пары минут. В руки сунули прохладный стакан и заставили выпить, не говоря ни слова. Это оказалась вода, но она подействовала не хуже алкоголя.

В комнату было полно людей. Все в чёрных костюмах, главный с лицом наёмника — в чёрной водолазке и джинсах, Милану уже куда-то увели.

Моих амбалов, что пытались лишить свободы, уложили лицом в пол, как недавно лежала и я, но они не делали попыток спастись. В воздухе витала тягучая атмосфера поджаренной плоти, смешанная с запахом пота. Это вызывало тошноту, но я сглатывала слюну и пила воду.

— Елизавета Евгеньевна, вы можете идти? — обратился ко мне главный, увидев, что я встала.

— С вами я никуда не пойду, — ответила я. — Возьму такси, и домой.

Руки-ноги уже почти слушались, в голове продолжало звенеть. Я сделала пару шагов и уткнулась в грудь Ледовскому.

— Пойдём со мной, Лиза. Я помогу, — сказал он так буднично, будто мы столкнулись в толпе.

— Я не хочу помощи. Я хочу домой.

В этот момент я ощутила себя бумажной куклой, такой хрупкой, что меня можно смять неловким движением руки.

— Ты снова станешь требовать за меня выкуп? — спросила, пытаясь придать голосу храбрости, но он дрожал, а я по инерции уцепилась за его кардиган и не могла разжать пальцы. Будто сделаю это — шагну в пропасть, упаду навзничь. Буду падать бесконечно долго. А его лицо станет удаляться, и я уже не смогу различить милые сердцу черты. Которые совершенно не за что любить, а я любила и помнила.

Вот эти чётко-черченные губы, властный рот, который я целовала много раз, и который шептал мне непристойности, а потом равнодушно повторял: «Прощай!» Эту морщинку под левым глазом, наверное, она появилась оттого, что он часто усмехается, эти глаза, в которых я могла потеряться, как Алиса в Зазеркалье.

Его Зазеркалье.

Он нежно обнял меня и прошептал на ухо:

— Я с тобой, ничего не случится. Больше ничего.

И продолжая держать меня в объятиях, придерживать, чтобы не упала, но и не испугалась, будто оставлял дверцу своей золотой клетки приоткрытой, сказал обычным тоном:

— Мы встретимся через полтора часа. Верь мне.

16.1

Ледовский

Она не пыталась играть. Не пыталась отрицать то, что я и так знал без её признания.

Смотрела на меня чуть умоляющим взглядом, но полным обиды, непрощенной грусти.

И молчала.

— Что ты хотела с нею сделать?

Милана нервно повела головой, но снова не ответила.

— Что ты с нею хотела сделать?!

Я сорвался в голосе, но всё ещё контролировал себя, хотя это давалось нелегко. Я взял бокал виски из её рук и резким движением плеснул содержимое ей в лицо.

Она вздрогнула, как от удара, вмиг растеряв холёную невозмутимость. Захлебнулась. Открыв рот, потянулась было к салфетке на столе, но я перехватил её руку.