Я тебе верю
Шрифт:
– Ну надо же… А как вы могли после этого с ним работать?
– Могла. С тех пор он без меня никогда не оперировал. Сорок лет, как один день… – Антонина на мгновение задумалась, потом тяжело, опираясь на палку, поднялась и бодрым голосом объявила: – Вечер воспоминаний окончен. Пора ужинать.
– Антонина Ивановна, дорогая, неприятные воспоминания лучше стереть из памяти, а вспоминать и думать только о хорошем, – заключила «несушка».
– Нет Веруся, ты ошибаешься, стереть воспоминания невозможно, их можно только застирать, но пятна все равно остаются…
Через несколько дней Вера Ильинична смогла вернуться к себе домой, а спустя еще неделю приступить к работе. Разумеется, никому и в голову не могла прийти мысль заявлять в милицию, разыскивать преступника и тем более телефонный аппарат – нерасторопность наших правоохранителей давно стала притчей во языцех. Казалось бы, все вошло в свою колею, привычная, размеренная жизнь продолжалась. Однако воспоминания о первом знакомстве с доктором Иваном Пастуховым, которыми Антонина поделилась с Верусей, – и кто меня за язык дергал! – подумала она – всколыхнули в ее душе настоящую бурю. Было бы неверно считать, что она не вспоминала об этом эпизоде прежде, такого просто не могло быть! Однажды на вопрос своей близкой подруги, часто ли она вспоминает Ивана, Тоня ответила: «Я не вспоминаю, я помню, а это совсем разные понятия. Каждый божий день, каждый час, каждую минуту он со мной, в моих мыслях, в моих поступках. Помню все хорошее, приятное и не очень, все радости и огорчения».
Так продолжалось почти семь лет, с тех пор, как его не стало, но давешний разговор с Верой неожиданно, как забытую киноленту, словно прокрутил перед мысленным взором всю ее жизнь.
Незадолго до своей смерти, когда весь мир был озабочен грядущим миллениумом, он вдруг сказал: «Знаешь, мне безумно хочется дожить до двухтысячного года». «Почему только до двухтысячного»? – удивилась Тоня. «Ну, не только, конечно, я согласен жить и дольше, просто интересно, как будет звучать «Первое января двухтысячного года». Согласись, немного непривычно. Потому и любопытно».
Он прожил восемьдесят один год и скончался четырнадцатого января двухтысячного года, а по старому стилю – первого января…
В 1947 году Тоня окончила семилетку. От детской мечты стать врачом пришлось отказаться – отец вернулся с войны с тяжелым ранением, получил инвалидность и с тех пор бесконечно лечился то в госпиталях, то в санаториях. Денег катастрофически не хватало – заработок матери, регистратора в районной поликлинике, не мог обеспечить расходы даже на элементарное питание. Все, что можно было продать из дома, было продано в войну. На семейном совете решили, что лучше Тоне перейти в вечернюю школу, тогда у нее высвободится время, и она сможет подрабатывать в поликлинике санитаркой.
И тут началось…
В вечернюю школу без справки с места работы не принимали – мало ли кто захочет учиться в вечерней школе, для этого работать надо! Ведь школа так и называется: школа рабочей молодежи.
На работу ее не принимали, так как девочке было всего четырнадцать лет, а право работать советская власть из любви и большой заботы о подрастающем поколении предоставляла лишь с шестнадцати лет, когда гражданин получал паспорт. Вот и получалось так: чтобы учиться, нужна работа, а чтобы работать, надо подождать до шестнадцати лет. Этот замкнутый круг напоминал народную присказку: дерни за мочалу – начинай сначала…
Решение подсказала давнишняя подруга матери – по ее совету Тоня поступила в медицинское училище и вечерами работала санитаркой в маминой поликлинике, а на самом деле в поликлинику санитаркой оформилась та же подруга. И все были довольны: главврач поликлиники закрыл глаза на несоответствие анкетных данных новой санитарки с ее реальным возрастом, тем более что работа выполнялась образцово, семья слегка вздохнула, получив небольшую прибавку к своему бюджету, а подруга была счастлива помочь своим друзьям.
Училище Антонина окончила блестяще и начала работать в одной из московских клиник. Семья почувствовала себя увереннее, хотя зарплата медсестры – тоже кукушкины слезы, но иногда бывали премиальные.
Вскоре с Тоней случилось то, что случилось – первая встреча с «этим хамом и грубияном», как про себя определила она инцидент с доктором Пастуховым.
С огромным трудом, сдерживая слезы, – еще не хватало разреветься и закапать слезами стерильный столик с инструментами! – она достояла до конца операции и пошла в комнату медсестер. К счастью, там никого не было, и Тоня позволила себе всплакнуть, потом успокоилась и стала переодеваться. Ее рабочий день закончился, она собралась уходить и все думала, стоит ли рассказать маме об этом неприятном происшествии.
Раздался стук в дверь. Это было неожиданно и странно, потому что обычно сюда входили только сестры, и никто не утруждал себя проявлением хороших манер.
– Входите, – отозвалась Тоня.
В комнату вошел доктор Пастухов.
Он устало опустился на стул, стянул шапочку, обнажив голову с непослушным ежиком волос.
Она испуганно замерла, почему-то крепко прижав к груди ладони, как это делают некоторые певицы, когда берут высокую ноту, и, не мигая, буквально уставилась на незваного посетителя. Без маски он выглядел совершенно другим человеком, не похожим на того сосредоточенного, строгого, даже хмурого мужчину, что единолично властвовал у операционного стола в окружении ассистентов. У него были большие светло-голубые, можно сказать, небесного цвета глаза, прямой нос красивого рисунка, но жесткие губы, высокий лоб и светлые, словно выгоревшие на солнце, пшеничные волосы.
Тоня впервые видела его таким.
– Я вас задерживаю?
– Нет, – неуверенно ответила она.
– Тогда присядьте на минутку, пожалуйста.
Она села на краешек стула.
– Вас зовут Антониной? – спросил он.
– Да… можно просто Тоня.
– Тоня… – задумчиво проговорил он и повторил: – Тоня… – как бы пробуя на язык ее имя. – Я пришел извиниться. Простите меня за грубость.
Она смущенно молчала, не зная, как ответить, а он продолжал:
– Видите ли, Тоня, в операционной существуют свои правила, и чем раньше вы их выучите, тем будет лучше, а главное, спокойнее и вам, и всем. Первое правило: никогда не вступать в перепалку с хирургом, никогда не выяснять отношения в поисках виноватого, даже если вы уверены в неправоте хирурга. В операционной медсестра – это продолжение рук, мыслей и манипуляций хирурга. Мы должны быть едины в наших помыслах и действиях. В этом половина успеха операции. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Понимаю, – ответила Тоня. Она так растерялась от неожиданного визита Пастухова и еще более от его слов, что кроме односложных ответов ничего не могла из себя выдавить.
– Завтра с утра я оперирую на желчных путях. Вы когда-нибудь стояли на таких операциях?
– Только два раза.
– Значит, завтра будет третий, если, конечно, я прощен. Согласны?
– Может, лучше кто-нибудь из более опытных сестер встанет? – робея, спросила Тоня.
– Надо же и вам когда-нибудь становиться более опытной. Почему не начать прямо завтра?