Я тебя отпускаю
Шрифт:
Пару минут раздумывала, не окликнуть ли ей гондольера, но было так сыро и ветрено, что она не решилась.
Холодный3
А. Ахматова. Венеция.
4
А. Блок. «Холодный ветер от лагуны…»
У воды она окончательно продрогла и вернулась на площадь. Дождь усилился. Ника спряталась в галерее, под сводами у кафе «Флориан», не решаясь туда войти. Нет, испугали ее не цены, хотя были они, конечно, заоблачными. Но это нормально. Еще бы, посетители там бывали такие, что нечему удивляться: Гёте, Байрон, Казанова, Руссо, Хемингуэй, Модильяни, Стравинский и Бродский. Да и само кафе – место историческое. Его открыли в 1720 году, и оно стало первым местом, где могли собираться и женщины. Бальзак писал – она помнила почти дословно: «Флориан был и биржей, и театральным фойе, и читальным залом, и исповедальней, коммерсанты обсуждали в нем сделки, адвокаты вели дела своих клиентов, некоторые проводили в нем целый день и театралы забегали в кафе в антрактах представлений, даваемых в расположенном неподалеку театре «Ла Фениче». Она стояла, вспоминая строки Бродского: «Площадь пустынна, набережная безлюдна…»
Все так. Сквозь пелену мелкой мороси Ника смотрела на площадь Сан-Марко, пока не почувствовала, что промокли ноги.
Конечно, промокли – а все желание пофорсить. Надо было надеть резиновые сапоги или боты, а она, дурочка, нацепила сапожки из тонкой кожи – стиляга. Ника быстро пошла к гостинице, но заплутала – бесконечные, узкие, похожие друг на друга улочки словно смеялись над ней и водили по кругу. Вымотавшись окончательно, она набрела на небольшое кафе, зашла, села у окна, заказала чай и каштановый торт – что это, интересно? Тут же под столом скинула мокрые сапожки, но все равно никак не могла согреться. «Не дай бог, заболею, – повторяла она, – вот это будет номер! Вот тогда-то и получу от Ильи по полной программе – что-что, а ерничать и подкалывать он умеет».
Водки в кафе не оказалось, и Ника заказала сто граммов коньяка. Залпом, как водку, выпила его, перехватив удивленный взгляд бармена, который спешно принес ей чай с куском торта. Коричневый торт был влажным, пропитанным чем-то чуть горьковатым и немного похожим на шоколадную коврижку, которую в далеком детстве часто пекла мама.
Выпив чаю, она наконец согрелась. Коньяк немного ударил в голову, и стало легко и свободно.
Где-то запели колокола.
Ника смотрела в окно и вспоминала:
Колоколов средневековыйПевучий зов, печаль времен,И счастье жизни, вечно новойИ о былом счастливый сон [5] .«Все это глупость, – подумалось ей. – Моя бабская глупость. Не послушалась и поперлась в такую погоду! А Илья – разумный человек. Ну кто сегодня пойдет шляться по городу? Только умалишенные, верно. И злюсь я на себя, потому что сама виновата. И я еще обижаюсь. Все, домой, в номер. Быстро в душ, и к нему под бочок. Под самый любимый на свете бочок – и больше мне ничего не надо. Только бы не заболеть, господи! – повторяла она. – И только бы не заблудиться!»
5
И. Бунин. «Колоколов средневековый…»
Заблудилась, конечно. Снова ходила кругами и проклинала себя.
Норов, видите ли, проявила! Столько лет сидела тише мыши и не спорила. И вдруг на тебе! И кстати, почему? Не понимала сама. Уф, наконец родная гостиница! Нашла, слава богу.
Чернокожий красавец у стойки поднял на нее удивленные глаза: сумасшедшая русская! Прогулка в такую погоду! Смущенно, словно оправдываясь, Ника жалко улыбнулась и бросилась к лифту. Невыносимо хотелось под горячий душ и в постель.
Илья лежал на кровати и смотрел телевизор. На экране довольно облезлый старый лев вяло терзал антилопу.
Ника вздрогнула и поежилась: «Господи, ну как на это можно смотреть?» Нет, все-таки мужики странный народ. Странный и кровожадный».
Илья повернул голову и, оглядев ее с головы до ног, ухмыльнулся:
– Ну что, нагулялась? И как оно там? – кивнул на окно, по которому струились струйки дождя.
– Хорошо, – слишком бодро ответила Ника. – Все равно хорошо! Венеция, знаешь ли, прекрасна при любой погоде!
– Ну да, – усмехнулся Илья. – Даже в раю бывают дождливые дни, как же, помню!
Она скинула мокрые сапоги, куртку, влажный свитер и брюки.
– Ну а как ты? Чем занимался?
Блаженно улыбаясь, Илья сладко зевнул и потянулся:
– Я? Да у меня все отлично! Часик поспал, потом заказал кофе. Потом принял душ и вот – лежу и балдею!
Ника бросила короткий взгляд на экран: теперь антилопу терзала уже целая семья, мама-львица и пара «младенцев».
– Ага, балдеешь. Понятно, есть отчего.
Побежала в душ, встала под горячую струю и замерла от счастья – господи, и чего выпендривалась? Здесь же так хорошо!
Заказала чаю с мятой, выпила и уснула. Сквозь сон слышала, что любимый по-прежнему смотрит телевизор. Правда, звук поубавил – ну и на этом спасибо.
Проснулась, когда за окном было темно.
Илья уже спал.
Ника потянулась к нему, осторожно прижалась лицом к его плечу, не решаясь прильнуть всем телом. Он чуть скривился, дернулся, как от щекотки, и перевернулся на другой бок. Ника тяжело вздохнула, легла на спину и стала смотреть в потолок.
Ну почему так грустно? Почему? Человеком Ника была ровным, без рефлексий. Переменами настроения не страдала. Ну и вообще считалось, что у нее прекрасный характер. Что это с ней? Да, погода сущее барахло. Да, она была не права. Но все равно за окном Венеция и они вместе, только вдвоем! Илюшка, родной и любимый, рядом – ну что еще надо?
Спать, спать. А что еще делать?
Проснулась она в следующий раз, оттого что услышала тихий, приглушенный разговор – его голос доносился из ванной. Осторожно, боясь, что заскрипит старый рассохшийся пол, подошла к двери – всего-то полтора шага. И замерла, превратившись в сплошное ухо.
Да, нехорошо. Да просто отвратительно, что уж тут! Ее воспитывали совсем иначе: Ника никогда не залезала к нему в телефон, не заглядывала в его ежедневник. Никогда, честное слово! Никогда не интересовалась подробностями его семейной жизни. Нет, кое-что, разумеется, знала: женат он пятнадцать лет, на одногруппнице, первая любовь. Через два года после свадьбы у них родился сын, через четыре родители построили им кооператив. Ну а дальше – гарнитур, автомобиль. Одним словом, семья. Жили по-разному, в том числе и материально, бывали и тяжелые времена.