Я ухожу. Прощай навеки. Твоя душа
Шрифт:
Во–первых, там, где сидел на барабане мальчик и стоял я, там просто не было трамвайной остановки. Во–вторых, по этой улице вообще не ходили трамваи. О последнем, впрочем, мальчик мог и не знать, ведь ему было от силы лет десять или одиннадцать. Кроме того, он и вообще мог быть приезжим.
- А, — кивнул я еще раз. — А мама твоя знает, куда ты поехал?
Мальчик неуверенно пожал плечами, посмотрел зачем–то в один конец пустынной улицы, потом — в другой.
- Наверняка ей кто–нибудь сказал, — ответил он через минуту раздумий.
- А, — произнес я в третий раз.
Собственно, разговор
- Ей Джексон сказал, — вдруг добавил мальчик, поежившись.
Да, на улице было влажно, прохладно и неуютно. Сентябрьский последождевой поздний вечер запускал свои холодные пальцы даже и под мой теплый плащ, под которым были еще пиджак, жилетка и рубашка, плотно охваченная на шее галстуком. Что уж говорить о ребенке в легкой полурасстегнутой курточке поверх футболки. Несомненно, ему было холодно. Поэтому он и поежился.
- Джексон — это твой брат? — спросил я зачем–то.
По сути, мне нужно было не вести здесь пустой беседы с неизвестным мне мальчиком, а идти в издательство. Но сейчас я подумал, что совершенно напрасно отправился в издательство в половине двенадцатого ночи. Скорей всего, мой редактор уже закончил работу и уехал домой.
- Джексон? — между тем повторил ребенок это загадочное имя. Потом он снова пожал плечами и ответил безразлично:
- Не знаю.
Я несколько минут молча постоял рядом с ним, не зная, что делать дальше и в общем–то не имея больше интересных вопросов. Как и он недавно, я посмотрел в один конец улицы, в другой. Потом я посмотрел себе под ноги, соображая, как бы половчее распрощаться с мальчиком, так, чтобы не чувствовать себя обязанным задавать еще новые вопросы, на которые у него совершенно очевидно не было желания отвечать.
- Джексон, — повторил я машинально это дурацкое, зацепившееся за мой язык имя, постукивая по мокрому асфальту тростью.
- А вот и мой трамвай, — произнес между тем мальчик скучающим голосом, явно подавляя зевоту.
- Трамвай? — я посмотрел туда, куда был направлен его взгляд.
Там, в конце улицы, действительно показались из–за поворота две светящиеся фары.
- А какой номер ты ждешь? — поинтересовался я.
- Не знаю, — ответил он равнодушно. — А какой нужен?
- Ну это зависит от того, куда ты хочешь уехать, — терпеливо объяснил я.
- Мне нужно вернуть барабан, — сказал он и зачем–то постучал по инструменту кулаком.
На постукивание инструмент ответил утробным и чистым басом — словно вдруг проснувшийся циклоп.
Я немедленно достал из внутреннего кармана мою любимую записную книжку в кожаном переплете, с золотыми уголками и кнопкой. Щелкнув кнопкой, я вынул из специального кармашка в переплете небольшой карандаш, нашел чистую страничку и записал там: «Стук барабана на пустынной ночной улице напоминает утробный голос разбуженного циклопа (Ciclops Vulgaris H.)».
Удовлетворенный удачно найденным сравнением, я защелкнул кнопку и вложил записную книжку обратно во внутренний карман пиджака.
- А кому ты должен вернуть барабан? — обратился я к ребенку.
- Ну где же трамвай–то?! — произнес он с досадой, словно не слыша моего вопроса.
И правда, фары, недавно появившиеся из–за угла, нисколько не приблизились к нам за прошедшее время.
- Действительно, — кивнул я. — Транспорт у нас ходит просто ужасно — когда вздумается и как вздумается. Им дела нет до нужд простых обывателей, им важен только их график.
- График, — повторил мальчик.
И потом еще раз:
- График…
Наверное, это было новое для него слово.
- График, — улыбнулся я ребенку, радуясь и завидуя тому, как же он, сам того не понимая, счастлив — ведь он познает родную речь.
- Какое противное слово! — вынес он между тем свой вердикт
Такой приговор разочаровал меня, и я даже хотел немедленно уйти. Но потом напомнил себе, что он всего лишь ребенок, а потому имеет право на ошибочные суждения.
А мальчик между тем еще раз постучал в барабан. Циклоп снова проснулся и обиженно пророкотал что–то нечленораздельное. Гулкое эхо затерялось где–то в стенах ближайших домов.
Словно приняв это за знак, светящиеся в конце улицы фары чуть потускнели на секунду, затем вспыхнули с новой силой и стали приближаться.
- График… — произнес мальчик.
Потом замолк на минуту и вдруг громко крикнул:
- А–а–а!
На этот раз эхо оказалось значительно проворнее. Оно несколько раз ударялось о стены, перебегая туда–сюда, через улицу на нашу сторону и обратно, пока, наконец, не спряталось за зеленой изгородью третьего от нас дома.
Фары приближались.
И тут я понял, что это и был циклоп. Да–да, два этих горящих глаза были глазами разбуженного циклопа, который сейчас медленно полз к нам.
- Ну наконец–то! — выдохнул ребенок.
А мне стало страшно. Но в следующую секунду я сумел обуздать мое ретивое воображение, успевшее за эту секунду набросать мне несколько самых ужасных картин: циклоп доползает до нас и пожирает мальчика; циклоп яростно стучит в барабан, который мальчик должен вернуть; циклоп находит спрятавшееся за зеленой оградой эхо мальчишеского голоса и убивает его, втаптывая в асфальт, на котором, под его мощными ступнями, образуются выбоины и трещины…
Наверное, я задремал, и все это мне приснилось. Потому что когда я сумел вырваться из плена охвативших меня картин (фантазий? снов?), трамвай стоял уже возле нас.
Впрочем, нет, разумеется, это был не трамвай. Ведь трамваи совершенно определенно не ходили по этой улице. Здесь даже и рельс–то никогда не было. И ни одной трамвайной остановки даже.
Да, это был не трамвай. Это было такси.
Усатый водитель в сомбреро с минуту рассматривал меня и мальчика на барабане, а потом, решив, видимо, что мы все–таки никуда не едем, вернулся к наверное прерванному ранее занятию. Он достал откуда–то спицы с начатым вязанием и принялся быстро работать пальцами. Спицы на удивление быстро замелькали в его руках, поблескивая в свете ближайшего фонаря. Он весьма неплохо поднаторел в вязании на спицах, и было видно, что это занятие доставляет ему немалое удовольствие и поглащает его целиком.