Я умер вчера
Шрифт:
Заниматься борьбой за информацию Насте Каменской было интересно. Жаль только, что информация эта носит, судя по всему, характер политический. Но ничего не попишешь. Мало ей телевизионных денежных дел… Да, в последнее время ей везет все реже и реже, времена такие настали, что в основе преступлений все чаще оказываются мотивы и поводы, Насте совершенно неинтересные, а вот любви, ревности, мести и затаенной злобы становится все меньше.
Игорь Лесников ушел докладываться Гордееву, а через полчаса полковник вызвал к себе Настю.
– Хватит сиднем сидеть, – проворчал он, –
– А… – начала было Настя, но Виктор Алексеевич не дал ей задать вопрос. Он слишком хорошо знал свою подчиненную.
– Не бойся, тебя в Думу не пошлю. Тебе там делать нечего. Слабовата ты для разговоров с нашими политиками. Думцами будет заниматься Коротков, его ничем не прошибешь. Сегодня поработаешь с Игорем, потом я переключу его на другую линию, а тебе оставлю мужа убитой, ее родственников и друзей.
– Спасибо, – благодарно кивнула Настя, в который уже раз возблагодарив судьбу за такого начальника.
Ну что ж, уже легче. Каждый раз, когда от руки преступников погибал кто-нибудь из видных деятелей и пресса поднимала по этому поводу страшный шум («Банкиров убивают!» «Министров отстреливают!» «Убирают неугодных журналистов!»), Насте ужасно хотелось, чтобы в результате оказалось, что преступление было совершено по сугубо личным мотивам. В конце концов, банкиры, министры и журналисты – точно такие же люди, как и все остальные, у них есть близкие, есть любимые, есть друзья, а стало быть, есть враги и есть те, кто ревнует. Есть какие-то денежные отношения, есть прошлое, из которого частенько выползают страшные полузабытые тени. Почему всех людей могут из-за этого убивать, а видных личностей – не могут. Никто и не покушается на прогрессивную деятельность честного министра, просто он садист и сволочь и довел любовницу до нервного срыва. Вот она и схватилась за нож…
Насте Каменской очень хотелось, чтобы убийство депутата Юлии Готовчиц оказалось именно таким, «бытовым». То есть самым обыкновенным.
За годы работы в уголовном розыске ей довелось видеть множество людей, у которых погибли близкие. Все вели себя по-разному. Кто-то был в ступоре, словно окаменел, кто-то бился в истерике, некоторые держали себя в руках, как умели. Но такие, как Борис Михайлович Готовчиц, попадались Насте крайне редко. Положа руку на сердце, можно сказать, что и вовсе не попадались.
Борис Готовчиц был напуган. Причем напуган так сильно и так явно, что, казалось, даже не чувствовал боли утраты. Он ни минуты не сидел спокойно, постоянно меняя позу, хрустел пальцами, все время что-то вертел в руках, а взгляд его был обращен внутрь себя. Похоже, он даже плохо слышал своих собеседников.
– Борис Михайлович, тело вашей жены было обнаружено на улице Островитянова. Вы не знаете, что она делала в этом районе?
– Нет. Я вообще не знаю, где это.
– Это на юге Москвы, рядом со станцией метро «Коньково». Там еще есть большой вещевой рынок.
– Не знаю. Может быть, что-то покупала на рынке…
– Среди ее вещей не было никаких покупок, только сумочка. На этой улице не живут ваши знакомые или родственники?
– Я же сказал, не знаю. Ну сколько можно, в самом-то деле!
– Столько, сколько нужно, – неожиданно жестко произнес Лесников.
Настя кинула на него укоризненный взгляд. Разве так можно? У человека жену убили, естественно, что у него реакция не вполне адекватная. Когда человек в таком состоянии, ему нужно прощать и хамство, и грубость, и глупость, и забывчивость. Однако Готовчиц даже не заметил резкости оперативника, настолько он был погружен в себя.
– Расскажите, пожалуйста, как можно подробнее, о вчерашнем дне. Где были, что делали вы и Юлия Николаевна? Куда ходили, кто вам звонил, о чем вы разговаривали?
– Все, как обычно. Встали в половине восьмого, как и каждый день. Завтракали. Разговаривали… О чем-то… Сейчас уже точно не помню. Ничего особенного. В десять я начал прием, а Юля в своей комнате работала, готовила материалы для выступления в Думе. Потом обедали, часа в два примерно. В четыре ко мне снова пришли на консультацию. Когда пациентка уходила, Юли уже не было дома. Больше я ее не видел. Вот…
Готовчиц снова захрустел пальцами и отвернулся.
– Во время утреннего приема вам кто-нибудь звонил? – спросила Настя.
– Не знаю. В моем кабинете есть телефон, но, когда я работаю с пациентом, я его обязательно отключаю. Вы должны это понимать.
– Да-да, конечно, – торопливо согласилась она. – А другой аппарат?
– В спальне и на кухне. Но, когда я веду прием, Юля устанавливает минимальную громкость звонка, чтобы в кабинет не доносилось ни звука. Она даже по квартире ходит на цыпочках. Во время беседы должны существовать только я и пациент. Двое во всем мире. Понимаете? Ощущение, что рядом есть кто-то третий, очень мешает. Никаких посторонних шумов быть не должно.
– Значит, вы не знаете, звонил ли кто-нибудь вам или вашей жене с десяти до двух?
– Мне кто-то звонил… Я уже не помню. Юля всегда записывала, что передать, и после приема мне все рассказывала.
– Значит, вчера во время обеда она вам доложила, кто вам звонил, – уточнил Игорь.
– Да, конечно.
– А о том, кто звонил лично ей, она не говорила?
– Я не помню. Может быть… Я не очень вслушивался.
– Почему?
Вопрос был самым обычным, но психоаналитик на него не ответил, только неопределенно пожал плечами.
– Во время обеда Юлия Николаевна делилась с вами своими планами на вторую половину дня?
– Нет… Кажется… Я не вслушивался.
– Вы были чем-то озабочены, встревожены?
– Я? Нет. С чего вы взяли?
– Значит, для вас является обычным, когда вы не слушаете, что говорит ваша жена?
Это было, конечно, хамством со стороны Лесникова, но прояснить ситуацию все-таки надо. Может быть, в этой семье не все ладно? И убийство депутата Госдумы является не политическим, а самым что ни есть бытовым?