Я в замке король
Шрифт:
Хупер сказал преспокойно:
– Выходи, Киншоу.
Киншоу замер. Не ответил. Гортанные голубиные нежности опять понеслись из чащобы.
– Ты за теми колючками, я знаю, у тебя ноги торчат, так что хватит тебе.
Очень медленно Киншоу распрямился, еще подумал и вышел из-за куста. Они смотрели друг на друга.
– Я же сказал, что с тобой пойду. Предупреждал ведь, что никуда не денешься.
– Как ты меня высмотрел?
– Очень просто. Окна у меня, что ли, нет?
– Окно-то – да,
Хупер вздохнул:
– Дурак ты, больше ты никто. Ясно было, что ты сегодня удерешь, когда же еще?
Киншоу промолчал. Он думал: «Дурак я, дурак я и есть». Ведь раз он выбрал этот день, то и Хупер, конечно, догадался; день был редкостный, другого такого не дождешься. И Хупер вечно обо всем догадывался, такие уж дела.
– Все равно нельзя тебе со мной.
– Тебя не спросил!
– Они искать будут.
– А тебя?
Тут Киншоу заметил рюкзачок у него за плечами. Значит, он всерьез, значит, правда он бежать собрался.
– Сам ничего придумать не можешь, – сказал он каким-то глупым голосом, – вот с меня и обезьянничаешь.
Хупер фыркнул.
– Мало ли куда я иду, Хупер? Кому ты там нужен?
– А куда ты идешь?
– Не скажу.
– А ты-то кому там нужен?
– Значит, нужен.
– Откуда ты знаешь?
– А тебе-то что?
– Ты потише давай, Киншоу. Подумаешь, какой выискался. Нечего тут командовать. Да кто ты такой? Ты должен делать все, что я скажу, потому что твоя мать у нас служит.
– Нет, неправда, заткнись, Хупер.
– Она прислуга, ясно? Ей платят, и она должна делать все, что ей папа велит, а ты должен делать все, что я велю.
– Кто сказал?
– Папа сказал.
Киншоу подумал: может, правда? Где бы они ни жили, вечно надо было ко всем подлаживаться, мама говорила: «Будь повежливей, веди себя хорошо, это их дом, не наш».
– Вот захотел с тобой пойти – и пойду.
Киншоу сказал, уже без всякой надежды:
– Да зачем тебе? Вот вопрос. Убегать тебе не надо, и не надо тебе никуда со мной. Ты же меня не любишь.
– Ну, не люблю.
– Тогда чего же ты?
Хупер молчал, улыбался и молчал. Киншоу захотелось ударить его, еще, еще, и он сам перепугался, что Хупер довел его до этого, совсем сбил с толку. В голове у него стучало, гудело, а Хупер стоял и молчал, и он уже не знал, что придумать, плел черт-те что и все невпопад, и не мог остановиться, и говорил каким-то глупым голосом. Тогда он стал хвалиться, он сказал:
– Ну что, съел? Ты говорил – мне в рощу и то слабо, а я аж сюда. Спорим, ты думал, мне сюда не войти, а?
Хупер пожал плечами:
– Подумаешь, дело большое.
Потом нагнулся, порылся в кустах и нашел там толстую, коротенькую палку. Он помахал ею наобум, и палка со свистом рассекла воздух.
– Зачем тебе?
– Мало ли. По лесу всегда с палкой ходят.
Он говорил рассудительно, спокойно. Они еще постояли. Потом, хоть знал, что не надо, Киншоу не удержался, спросил:
– Попить не принес?
– А ты?
– Нет.
– А хочется?
– Немножко.
– Ну и дурак.
– В общем-то обойдусь. Я спросил просто.
– Так я тебе и дал хоть что-нибудь. Сам обо всем думай, раз такой умный.
Киншоу повернулся и поскорей зашагал прочь по траве к новому кустарнику. Он знал, что тут же услышит за собой шаги Хупера. Так оно и вышло. Только тот сперва молчал.
Куда девались покой и радость. Киншоу неинтересно стало смотреть и слушать. Он только и думал, что вот Хупер тут и неизвестно, что он еще выкинет. Хотя здесь с ним, наверное, не так страшно, как в «Уорингсе». Там его территория, там он хозяин. А здесь они вроде почти равны.
Скоро Киншоу заметил, что тропка совсем исчезла. Остался толстый буро-зеленый ковер листвы, а на нем прутики, палки, и корни вылезали из-под земли как веревки. Кругом, куда ни пойди, все одинаково. Он шел прямо, напролом, через чащу. Но далеко ли конец, он понятия не имел, он ждал, что вот-вот будет просвет, а его все не было.
Солнце там и сям пробивало плетево листьев и стекало по стволам как вода. Но в общем листва была плотная и почти не пропускала света. В глубине леса стало душно, трудно вбирать воздух, горячий и необыкновенно густой. Тенниска липла к спине у Киншоу. Надо было остановиться и снять свитер.
Он продвигался с трудом, продирался сквозь заросли, плотные кусты, видел только на ярд вперед и вдруг вышел на новую поляну. Она тянулась и тянулась. За ним по пятам, он слышал, шел Хупер. Но оба теперь уже двигались по законам леса, почти бесшумно.
Когда они вломились в непролазную гущу шиповника, сразу зацепились за него и встали, чтобы отцепиться, Киншоу услышал тот звук. Звук был странный – не то хрюканье, не то ржанье и все же что-то другое. Киншоу замер. Хупер, сзади, сделал еще несколько шагав и тоже замер, совсем рядом.» Он дышал прямо на Киншоу. Ржанье повторилось, и тотчас хрустнула ветка.
– Что это?
Киншоу повернул голову и увидел лицо Хупера. Зубы у него были крупные, в щербинках, и между двумя передними щель. Над верхней губой выступили капельки пота. Киншоу подумал: «Он настоящий, он сделан из того же, что и все». Он как-то успокоился от того, что Хупер рядом и от него пахнет обычным человеческим запахом. Господи, да что он ему сделает?
– Шум какой-то. Тут кто-то есть.
– Кто?
– А я откуда знаю?
– Не человек, люди так не шумят.
– Ага.
– А теперь тихо.