Я в замке король
Шрифт:
– Киншоу... Киншоу... Киншоу... Киншоу... Киншоу...
Голос шел издалека. Киншоу раскачивался на полу, зажав голову руками, чтоб отогнать жуткое карканье и кукольные лица.
– Киншоу... Киншоу... Киншоу... – долгий шепот издали, из длинного туннеля.
– Киншоу...
Он проснулся, тотчас сел, открыл глаза в кромешной тьме. Господи Иисусе. Он вспомнил, где он.
– Киншоу...
Голос был где-то позади сарая, его отделяли и странно глушили жестяные стены. Что-то скреблось под самой крышей.
– Киншоу...
Хупер.
– Ты чего делаешь?
Он ждал молча, не дыша.
– Киншоу?
– Сволочь.
Молчанье. Снова скребущий звук. Хупер был где-то позади сарая. Он смеялся.
– Ну что? Страшно одному глядеть в эту темь-темь-темь?
– Нет.
– Врешь.
– Захочу и выйду.
– Как?
– Вот посмотришь.
–Не на таковского напал, выйти можно только из двери, а она заперта, и ключ у меня.
У Киншоу закружилась голова. Ему опять стало жутко, и он завыл, как загнанный зверь.
– Сволочь, сволочь, сволочь... – Он выл все громче.
Хупер выждал, пока он умолкнет. Стены отзвенели эхом. Тогда Хупер сказал:
– Сказано же, тебе не выйти.
– За что ты меня запер? Что я тебе сделал?
– А вот и сделал.
– Что?
– Много чего.
– Нет, нет, нет, я тебя пальцем не тронул! – Он все не мог прийти в себя от чудовищного коварства, от того, что ему так грубо швырнули в лицо договор о перемирии. Леса будто и не было вовсе.
Хупер сказал:
– Может, я просто захотел и тебя запер. Просто надумал. Пора тебя проучить, Киншоу. Может, я выжить тебя хочу.
– Да на кой мне тут оставаться? Больно мне надо жить в твоем вонючем доме и ходить в твою тухлую школу.
– А ну попробуй только – повтори.
Киншоу в темноте стал пробираться на голос. Он сказал отчаянно:
– Это ты все мутишь, это ты все врешь...
– Ключ у меня.
– Ну и пусть. Все равно меня найдут.
– Да где им тебя искать-то, они и не узнают.
– Ничего, найдут.
– А я скажу, что ты опять в лес убежал.
Киншоу подумал, что теперь он пропал, теперь все. Он опустился на четвереньки и начал ощупывать пол. Но пол был цементный, сырой и холодный. Он сел и обхватил руками коленки. Ладно, пусть, будь что будет, не станет он просить у Хупера, чтоб его выпустил, ничего не станет делать, палец о палец не ударит. Главное – не сдаваться.
– Ты пойдешь в ту школу, где я учусь, – протянул Хупер нараспев.
Киншоу смолчал.
– Будешь спать со мной в одной спальне.
– Не буду.
– Будешь, ты же новенький. Со мной приедешь, живешь у нас, и положат тебя со мной как миленького, подумают, что тебе это лучше.
– Ну и пусть.
– А я с нового учебного года буду староста в спальне.
Киншоу похолодел. Он сразу понял, что это правда и что хуже ничего не может быть. Хупер сейчас им помыкает. И там будет помыкать.
– Что хочу, то и сделаю, и все будут плясать под мою дудку. Я их на что угодно могу подбить.
Киншоу заткнул пальцами уши, чтоб не слышать, а сердце у него бухало, бухало. Но голос все равно до него доходил, глухо, как голоса Панча и Джуди. Он будто проваливался обратно в жуткий сон.
– У меня полно друзей. Погоди, увидишь...
– Заткнись, заткнись, заткнись. – Но это у него вышло шепотом, и он был в ужасе, что Хупер не слышит и злорадствует.
– Новеньких-маленьких в погреб сажают.
Киншоу задрал голову.
– Я старше. Это разница.
– Никакой. Я говорю – маленьких. Ты маленький. Мамочкин сыночек. Не беспокойся, тут уж они разберутся.
Киншоу выговорил спокойно:
– Я могу кой-чего рассказать про грозу.
– Рассказывай что хочешь. Кто тебе поверит?
– Почему? Почему мне не поверят? Раз это правда.
Хупер опять засмеялся:
– Ты же будешь новенький. А новеньких не больно слушают, сам, что ли, не знаешь? Новенький не вякнет, пока его не спросят.
Киншоу не ответил. У них в школе с новенькими, наоборот, носились. Киншоу, когда он пошел в школу, только исполнилось семь, а если ты меньше всех, все должны тебе потакать, к чаю тебе дают шоколадное печенье, на ночь тебе рассказывают сказки, с тобой нянчатся.
Что-то скользнуло по крыше, потом плюхнулось. Когда Хупер снова заговорил, голос шел почти с пола.
– Я видел, как ты сюда побежал. Я все вижу.
– Липучка паршивая.
– Никуда ты не денешься, Киншоу, я тебя всегда вижу.
– Думаешь, напугал?
Пауза. Потом:
– А на естествознании дохлых мотыльков резать заставляют.
У Киншоу сжалось горло. Он изо всех сил глотнул.
– Врешь.
– Пожалуйста, не верь. Сам убедишься. Реветь будешь, а все над тобой будут ржать.
Хоть бы Хупер перестал, заткнулся, не говорил ничего больше, он и так измучился тут в темноте, переворачивая в уме каждое его слово. Но он ничего не мог поделать с Хупером, все силы у него уходили на то, чтоб не разораться со страха, злости и тоски, не закричать: «Ой, не надо, не надо, ой не надо, господи, да не хочу я с тобой никуда, я боюсь, я боюсь, мне бы выбраться из этого чертова сарая».
– Ну, я пошел, – сказал Хупер.
Киншоу вонзил ногти в ладони. Он думал: выпусти, выпусти, господи, да выпусти ты меня...
– Киншоу!
– Делай что хочешь.
– Может, там у тебя крыса.
– Нету тут крыс.
– Почему это? С чего ты взял? Ты же не видишь.
– Они шумят, скребутся. Ничего тут нет.
– А мотыльки не шумят. Может, там у тебя полно мотыльков. А. может, летучая мышь вверх ногами под потолком висит, погоди, вот я постучу по стене, она и свалится тебе на голову. Совсем ошалеешь.