Я вчера видел раков
Шрифт:
А уж примитивным отцам скажу: да перестань ты завидовать. Нету там ничего. На твоих глазах инженер стал жить хуже рабочего. Он же пытается перейти обратно – не дают ему. И в дворники с высшим не берут. Токари имеют садовые участки, а артисты балета снимают комнаты на свои восемьдесят. Инвалиды у нас первые на квартиры и на телефон, что же им не завидовать?
Ну кто же, в твоем понимании, безумно шикует – директор завода? Устроим к нему экскурсию. Походи по его трехкомнатной квартире, полежи на его диване, надень его тапочки, открой кастрюли его, хлебни. Хлебни! Чего там такое закладено?! А теперь пойди на его место, если голова позволяет.
Ну на кого еще можно написать? Профессор, академик. Давно на них глаза горят, это они в белых рубашечках ходят, за какие-то идеи, слова деньги получают. Ну бери их инструмент. Лист бумаги, карандаш – выскажись. Да не в ОБХСС, в ученый совет пиши. А деньги его?! Да, прибыль он дает несколько больше тебя твоему родному государству. Чтоб тебе потом на дома отдыха и санатории, чтоб кормить тех, кто твои письма разбирает. А на его зарплату такая орава найдется, что на душу населения такой же доход, как и у тебя, болезного. Или он другое смотрит по телевизору? Улучшай свою жизнь, доброжелатель, что ж ты пытаешься ухудшить чужую?
И запомни еще одно небольшое наблюдение: у нас с большими деньгами делать нечего. Первым до этого дошел Остап Бендер, будучи вообще человеком неглупым, вторыми стали тысячи. Деньги требуют оборота, вклада в строительство, в расширение. Для жратвы и барахла они не годятся. По четыре цыпленка не сожрешь, в два телевизора смотреть не будешь, на трех машинах на работу не поедешь.
Что ты еще придумаешь? В Пицунду, в Сочи, в «Арагви». Ну? Вот уже и фантазия лопается. Уже и глаза останавливаются. Один выход – накачать племянников, самому вдребезги и так валяться по кабакам Мурманска и Магадана, покудова не спымают, потому что у пьяного человека ловкости никакой, он ворованного не скрывает. А если не спымают на перебеге, сам быстро-быстро сыграешь в ящик от совершенно белой горячки. У нашего человека никакой фантазии насчет больших денег нет, а в бриллиантах он ни черта не понимает. Жалкая судьба у ворованного миллиона.
Так как же насчет того, иметь детей или не иметь? Как же с разными подростками? Как же с заповедями: не убий, не обмани, не пожелай горя ближнему своему?..
Успокойтесь, ухожу (Для Р. Карцева)
Да, я ушел от нее из-за того, что она не оставила мне кусок торта.
Да! Они съели все, а когда я пришел – ничего не было. Да! Я ушел из-за этого. Вы все правы. Вот такой я псих. Нет! Не из-за того, что нет никакого сочувствия в ее глазах, когда ты болен и надо просить лекарство и слышать в ответ: «Не надо было кричать. Не надо было орать… Не надо было… Не надо было…» Конечно не надо было.
Месяц не было никакой еды, кроме той, что сам принес. Годами не могу понять, на что уходят деньги, все увеличиваясь в размерах.
Никто в доме не работает, кроме меня, и я должен все увеличивать работу, не имея еды и уговаривая что-то постирать. Я должен запоминать дыры в носках, ибо «почему ты мне не говорил?», я должен закрывать куда-то свои письма, записные книжки, ибо оттуда вычеркиваются, выскребаются фамилии знакомых.
– Почему ты орал?! Вот ты и слег. И нечего теперь звать на помощь. Сам виноват. Сам виноват. Сам виноват.
Да! Я сам виноват. Надо было в той милой, мягкой, женственной девушке разглядеть сегодняшнего партнера. Чудовищно изогнуться, и разглядеть, и предвидеть. Каждое возвращение домой – не ко мне. Меня могут выставить всегда и внезапно. А оставляя меня одного на какое-то время, выносят книги и ложки.
Я ухожу из-за того, что мне не оставили кусок торта. И когда я спрашиваю: «Почему ты так кричишь на свою мать?» – «Это ты виноват. Ты сделал меня такой».
Я сделал? Очень может быть. Никак не могу сделать такой свою маму. Не могу высквернить своих друзей. А сволочи, с которыми я познакомился давно, были такими и до меня.
Да. Я виноват. И надо идти, ибо из-за меня может стать истеричным ребенок, его тетя, племянницы, все соседи. Очень хочется что-то плохое сказать о себе. Но спросите у них. Все, что вы узнаете там обо мне, будет так плохо, что мне можно не беспокоиться, как оживить свой образ.
Я повернулся к стене.
Я обиделся… И замолчал.
И настойчиво, громко и бесконечно спрашивали, почему я молчу. Неужели из-за того, что мне не оставили кусок торта?
– Да?
– Да!
– Вот! Вот какой ты человек. Теперь понял! Теперь спи! Такой ты человек.
– Сплю. Такой я человек.
Куда денешься от своего характера? Со мной невозможно жить. Я не могу, когда лезут в душу, и часто хочу быть один. Не люблю, когда читают письма ко мне и вычеркивают там что-то. Не могу жить без сочувствия, без помощи. Не хочу бежать куда-то, чтоб поговорить. Не хочу искать любимую еду в доме у тетки. Не хочу, чтобы с моим появлением прерывался телефонный разговор.
– Подожди. Я уже не могу говорить, он пришел.
И у меня не хватает сил, упрямства, чтобы оправдывать себя, тянуть на свою сторону и все время доказывать, доказывать, да так и не доказать, в чем я не виноват.
Да, со мной действительно невозможно и никто не мог жить. И я ухожу, чтобы остаться одному. И ухожу-то из-за чего? Из-за того, что мне не оставили кусок торта.
Осень
Осень. Запел Лев Лещенко, подавая всей стране сигнал. Как всегда, в суете, ожидании отдыха промелькнуло лето. Кто хочет его продлить, едет по карте вниз, кто хочет прекратить, поднимается вверх к нам.
Совершенно, совершенно прекрасная осень. Стучит Москва в окошко Ялте – возвращайтесь…
Осень. Чуть длиннее ночи – возвращайтесь…
Соленые, пыльные, коричневые, с белыми ресницами и горячей кожей – возвращайтесь. Вас ждут чудесные дни, когда за окнами с утра дождь, в гардеробе истекают зонты, а в комнате тепло и сухо, и от шороха капель приходят самые главные мысли.
В аэропортах запахло жареным – люди располагаются надолго. Пора. С проезжих частей исчезают мотоциклы. А мотоциклисты, оказывается, обычные ребята, и, если отобрать у них это оружие, они совсем не шумят.