Я возьму твою дочь
Шрифт:
Через каждую пару сотен метров им приходилось останавливаться, открывать ворота в деревянных заборах и протаскивать в них велосипеды. Заборы нужны были для того, чтобы овцы с участков не разбредались по всей Северной Фрисландии.
– Тебе нравится? – спросил Хеннинг, когда они оказались уже у третьего забора.
Энгельберт лишь молча кивнул.
– Вот увидишь, когда мы вернемся домой, ты будешь чувствовать себя так, словно родился заново. А сегодня вечером мы еще и погуляем. Общество любителей игры в шары устраивает праздник, тебе определенно понравится.
Энгельберт сомневался
Сначала Энгельберт решил, что это овца, одиноко стоявшая на дороге, но, когда они подъехали поближе, увидел, что навстречу им идет женщина. На ней была длинная черная юбка и слишком широкий пуловер, что показалось Энгельберту необычным для прогулки у моря.
Кроме того, она слегка подволакивала левую ногу, но это бросалось в глаза, только если присмотреться.
Хеннинг затормозил. Энгельберт прикинул, что женщине, стоявшей сейчас перед ними, на вид около тридцати лет. У нее были рыжеватые волосы и очень бледная, почти белая кожа. Ее глаза были серо-зеленого цвета, из чего Энгельберт заключил, что цвет ее волос натуральный.
– Привет, Неле! – сказал Хеннинг. – Это я, Хеннинг. Ты меня еще помнишь?
Неле кивнула и как-то странно улыбнулась. Так улыбаются люди, попавшие в чужую страну, если их о чем-то спрашивают, а они не понимают ни слова.
– Я снова здесь, Неле. У родителей. Приехал на пару дней.
Неле снова улыбнулась, еще шире.
– Как дела, Неле?
– О, о… – улыбнулась она. – О, о, о, ла, ла… – И добавила на нижненемецком простонародном диалекте: – Какие наши дела на старости лет?
Потом крутнулась перед ними.
– Здорово! Я рад, Неле.
Неле прикоснулась кончиком пальца к груди Энгельберта:
– А кто это?
– Это мой друг Энгельберт. Я хочу показать ему свою родину.
Неле засмеялась, затем вдруг стала серьезной и, не говоря ни слова, отвернулась от них.
– Пока! – крикнул Хеннинг, но Неле никак не отреагировала и пошла своей ковыляющей походкой дальше по дороге.
– Кто это? – спросил Энгельберт.
– Неле, дочь Бруно, кузнеца. Его единственная дочь. У нее не все в порядке с головой, но он безумно ее любит.
– Давай поедем домой, – попросил Энгельберт. – Хватит на сегодня, я уже устал.
На лужайке, рядом с домом пастора, были установлены палатки, навесы, длинные столы и скамейки. После обеда команда Ведеманнсзиля разгромила соседнее село Шойдорф в игре в шары. Ведеманнсзиль закатил шары на дороге на дамбе на двадцать метров дальше, чем Шойдорф, и с семи часов вечера все уже сидели за пивом, ржаной водкой и «Кюммерлингом». [43]
43
Полугорький крепкий ликер из целебных трав.
К ним подавали бутерброды с угрями, крабами и довольно жирной молодой селедкой «Матье» по марке пятьдесят за штуку.
В восемь часов к ним присоединились Энгельберт и Хеннинг, причем собравшиеся особенно бурно приветствовали Хеннинга.
– Я не могу в это поверить! Сам господин из Берлина
Лицо у него было багрового цвета, и Хеннинг подумал, то ли это от шнапса, то ли оттого, что Хауке действительно рад видеть его.
– Ну, как твои дела?
И Хауке так хлопнул Хеннинга по плечу, что тот чуть не упал на стол.
– Хорошо, Хауке. А твои?
– Все в порядке. Ты же знаешь. И за это выпьем по рюмочке.
Остальные тоже обратили на Хеннинга внимание. Он обошел всех и обнял почти каждого, приветствовал то одного, то другого, пожимая руки или хлопая по плечу, и представлял Энгельберта.
В конце концов они сели за стол. Через пару секунд перед ними уже стояли две кружки пива, и Хауке сунул каждому по бутылочке «Кюммерлинга». [44]
44
Этот ликер продается в бутылочках емкостью 50 мл, и его принято пить прямо оттуда, не наливая в рюмки.
Хеннинг открутил на своей пробку.
– Я не хочу, – пробормотал Энгельберт едва слышно. – Ты же знаешь, я вообще не переношу спиртного. Я теряю контроль над собой, а этого я боюсь.
– Не строй из себя черт знает что! – прошипел Хеннинг. – Не устраивай забастовку! Что они все будут думать о тебе, если ты не в состоянии выпить даже маленький «Кюммерлинг»! Закуси бутербродом, и все будет в порядке!
Энгельберт промолчал, решив сделать хорошую мину при плохой игре. Как и все остальные, он открутил пробку на своей бутылочке, зажал горлышко между зубами и, запрокинув голову, выпил. Правда, не стал присоединяться к хору голосов, скандировавших боевой клич на нижненемецком диалекте: «Не болтай – голову задирай!»
Неле сидела наискось напротив него рядом с отцом, Бруно, у которого были такие узловатые руки, каких Энгельберт еще не видел.
Время от времени он как зачарованный поглядывал на них и раза два встретился глазами с Неле, при этом похоже было, что она вовсе на него не смотрит. Она сидела и счастливо улыбалась сама себе. Ее глаза рассматривали все вокруг, и время от времени она задирала голову, чтобы взглянуть на плывущие по небу облака. При этом она что-то бормотала себе под нос.
Энгельберт указал на Неле и удивленно посмотрел на Хеннинга:
– Она что, молится?
Хеннинг пожал плечами. Его не интересовало, что бормотала себе под нос Неле. Энгельберт наклонился вперед и прислушался. Через минуту он понял, что она бормочет, поскольку она повторяла одно и то же:
Сегодня, лишь сегодня, Я так хороша, А завтра, а завтра Пройдет красота. Только лишь в этот час, Ты – еще мой; Умереть, ах, умереть Придется мне одной.Фрауке, девушка с длинными, почти до талии волнистыми волосами, собранными на затылке, подошла к Хеннингу сзади и ладошками закрыла ему глаза.