Шрифт:
Две двери, расположенные по краям сцены: Еще одна — в глубине слева. Правая дверь — вход в квартиру, левая ведет в спальню, а та, что в глубине — в кухню. На просцениуме длинный стол. На столе — телефон, радиоприемник, утюг, тазик, мужской пиджак, щетка. Возле стола табурет. Поблизости — шкафчик или этажерка, поверх которой плошка с медикаментами: пластырем, бинтом, йодом, мазью. Стул. На стене висит внушительное охотничье ружье. Неся полную корзину чистого белья, входит Женщина. Она собралась гладить. На ней игривый халатик с широким, весьма смело открытым воротом. Включенный на полную громкость радиоприемник передает рок-музыку. Женщина ставит корзину, берет в руки пиджак и подходит к воображаемому окну в центре просцениума. Она несколько раз встряхивает пиджак, затем поднимает взгляд и останавливается в приятном удивлении, заметив кого-то в доме напротив.
Женщина (громко, чтобы привлечь внимание). Синьора!.. Синьора, здравствуйте! Ну надо же — вы поселились прямо напротив, в соседнем доме, а я и не заметила. Думала: пустая квартира. Очень приятно. (Переходя на крик.) Я говорю: очень приятно… Не слышите? Это у меня радио… сейчас выключу… (Выключает радио.) Вы уж извините, когда я дома одна, радио должно орать на всю катушку, иначе хоть вешайся. Вот в этой комнате (идет к левой двери) у меня все время крутится проигрыватель.
Открывает дверь, оттуда слышна музыка.
Слышите? (Закрывает дверь.) На кухне — магнитофон. (Открывает дверь в кухню.) Вот. Слышно? (Закрывает.) В каждой комнате что-нибудь поет, играет, говорит, и, вроде бы, я не одна. (Подходит к столу и принимается за работу: чистит щеткой мужской пиджак, пришивает пуговицы и т. п.) Нет, кроме спальни, конечно — какое ж в спальне радио! У меня там телевизор… работает все время… на полную мощность! Сейчас как раз службу из церкви передают. Хор поет!.. По-польски. Язык Папы Римского. Красота! Ничего не понятно… Да, серьезную музыку тоже люблю… лишь бы музыка… лишь бы играло… Чтоб не скучно. А вы не скучаете? А-а-а,
Звонит телефон.
Это муж: он обычно в это время звонит. Я сейчас… (Берет трубку.) Але? Да. Что?.. Пошел на хрен, дерьмо собачье! (Взбешенная, швыряет трубку на рычаг. Глядит с виноватой улыбкой на соседку.) Извините за неприличные слова, но по-другому с ним нельзя. (Вся на нервах, возобновляет работу.) А? Да никакой это не муж. (В бешенстве.) Откуда я знаю, кто! Телефонный хулиган, сволочь он — вот кто! Звонит тысячу раз на день, гадости говорит… Таких слов и в словаре-то нет. Я специально смотрела в большом словаре — нет таких слов! Кто-то из здешних, из соседей… Больной? Мне вот так хватает одного больного в собственном доме. Я не сестра милосердия для всех развратников в Италии!
Снова звонит телефон.
Вот, опять звонит! Сейчас я ему скажу пару ласковых… Он у меня заткнется. (Берет трубку.) Але, это ты, сволочь?! Учти, мой телефон прослушивается в полиции, и если ты… (Внезапно изменив тон.) Привет… (Соседке, прикрыв трубку рукой.) Это муж! (Сильно смутившись, в трубку.) Я не тебе, дорогой… я думала… Кто-то все время звонит, тебя спрашивает! Ругается жуткими словами, говорит — ты ему деньги должен… Чтобы его отшить, я и сказала про полицию. (Вдруг удивившись, и далее, удивляясь все больше.) Я? Конечно, дома. Альдо, я, честное слово, — дома. Ты чей номер-то набрал? Ну, если я ответила, то где я, по-твоему?.. Никуда не выходила. Как я выйду, если ты меня запираешь в доме на ключ?! (Соседке.) Синьора, понимаете, мой муж… (В телефон.) Але… Ни с кем не говорю. Да, я сказала «синьора», но это я сама себя нарочно так называю: «синьора»… Дома — никого… Да, твой брат, само собой, но он в другой комнате… Да, мальчик спит… Да, я его покормила… Да, он пописал… (Раздраженно.) Да, твой брат тоже! (Стараясь не выйти из себя.) Я не злюсь. Просто сообщаю, что в доме все пописали!.. Так, будь здоров… Я всем довольна, Альдо, я просто счастлива. (Все более заводясь.) Вот глажу белье и катаюсь со смеху от счастья… Я же говорю, от счастья. (Кричит.) Счастливая я-а-а!!! (Бросив трубку, испускает вопль ненависти по адресу телефона; напряженно насупившись, глядит несколько мгновений на соседку, затем, овладев своими нервами, молча посылает ей широкую улыбку.) Вот… Пришлось наврать… Нет, про эту телефонную сволочь он не знает; если я скажу, мне же и попадет!.. Естественно, не виновата, но он скажет: раз они ко мне лезут, значит чувствуют, что мне приятно, и возбуждаются. Возьмет и отключит мой телефон… Он и так держит меня взаперти… Как арестантку! Утром уходит и запирает… По магазинам? Сам бегает. (Вновь принимается за глажение.) Нет, мало ли, конечно позванивает— на всякий случай. Но что, собственно, может произойти — семья у нас спокойная… (Внезапно, устремив взгляд выше, прекращает гладить. Пытается прикрыть грудь: левую какой-то тряпочкой, правую утюгом — мы укажем в какой именно момент она прижмет утюг к груди. Очень высоким голосом.) Я тебя вижу! (Соседке.) Извините, пожалуйста. (Тайному наблюдателю.) Можешь не прятаться. Я вижу — вон твой бинокль — блестит на солнце! (Прижимает к груди утюг и тут же с воплем отстраняет его.) А-а-а!.. Грудь!.. Прогладила!.. Синьора, вам не видно, а он в том окне, сверху, прямо над вами. Э-э. Вылупился! Мне здесь только извращенцев не хватало! Дожили — простая женщина у себя дома не может спокойно погладить белье… в неглиже. Что мне теперь — по дому в пальто ходить? (Кричит соглядатаю.) А?! Может, еще шапку напялить… ушанку? И лыжи?! Я ведь на лыжах не умею — грохнусь, переломаюсь вся, как мой деверь!.. (Соседке.) Полицию? Нет, этих даром не надо. Знаете, что будет? Приедут, составят вот такой протокол. Все подробно напишут: до какого места я была голая или до какого места одетая… В собственном доме. Потом скажут, что я сама провоцировала этого психа эротическими танцами. В конце концов меня же и привлекут к ответственности за непристойные действия в частной квартире, доступной для всеобщего обозрения! Нет уж, сама справлюсь. (Срывает со стены большое охотничье ружье и целится в соглядатая. Кричит.) Я убью тебя, сволочь!.. (Разочарованно.) Сбежал. Как увидит ружье — сразу прячется, заячья душа. Выходи, мерзавец, со своим биноклем!.. (Кладет ружье на стол. Обращаясь к соседке.) Смеетесь? Я похожа на сумасшедшую, да? Но лучше сойти с ума, чем жить, как я жила раньше — напичканная лекарствами — седуксен, веронал, тазепам. В отчаянии я вообще заглатывала все подряд таблетки, какие находила в аптечке, даже детские, от глистов!.. А три месяца тому назад резала себе вены. Да, вены. (Демонстрирует запястье.) Вот, смотрите — шрам до сих пор. Видите?.. Нет, синьора, про вены рассказывать не буду. Это очень личное. Не могу. Мы ведь с вами не знакомы. (Резко меняя интонацию.) Рассказать?.. Нет, нет, и так уже весь ваш дом слышал, что я тут болтала. Выговорилась, и ладно… Это печальная история. Все произошло из-за одного мальчика на пятнадцать лет моложе меня… а выглядел он еще моложе, чем был… робкий, смущенный, нежный, ранимый… Да сойтись с таким — это же грех великий! Грех!.. А я сошлась… Как — что сделала? Сошлась. Легла в постель с мальчиком! И знаете, что самое ужасное? Мне не было стыдно… Наоборот, я радовалась! Пела и плясала с утра до ночи… А ночью — плакала. «Развратница» — кляла я себя.
Из-за сцены слышен звук какой-то дудки.
Ой, извините, это мой деверь. Дудит в дудку — значит, зовет меня. Я сейчас. (Заглядывая в дверь слева.) Что тебе, дорогой, что? Посиди спокойно. Я с соседкой разговариваю.
Звонит телефон.
(Закрывает дверь и бежит к аппарату.) Але… В чем дело, Альдо? Чего ты опять звонишь?.. Если он вдруг явится? Тот, который деньги должен? (Как бы про себя.) Кто явится, какие деньги?.. А-а-а, тот, который нам телефон обрывает! Ну и что? Я же тут заперта, в доме, он же в замочную скважину не пролезет… А-а, я должна притвориться, что меня нет, выключить радио, телевизор, проигрыватель… Хорошо, как скажешь. Слушаюсь, начальник! Я даже специально для тебя знаешь что сделаю? Бегом в сортир, нырну в унитаз и спущу воду… Ах, мой начальник сердится. Пошел вон!! (В бешенстве швыряет трубку на рычаг.) Сказал: вернется — морду набьет. Мне!! Мой муж — мне — набьет морду?! Набьет… (Вновь принимается за работу.) Правда, он уверяет, что это от любви, что он меня обожает. Что я по-прежнему девочка, которую он должен защищать. И чтобы лучше защищать, сам же первый надо мной измывается. Держит под замком, как чокнутую курицу. Чуть что — по физиономии, и сразу — в постель. Сразу любовь ему подавай! А мне после мордобоя не до любви… Но ему плевать! Я должна быть, как растворимый кофе — всегда готова! При этом успеть помыться, причесаться, надушиться, быть теплой, мягкой, податливой и, главное, — молчать! Только глубоко дышать и повизгивать, чтобы он думал, будто я его очень хочу. А я своего мужа не хочу! Я с ним ничего не чувствую… Я не могу с ним дойти до… (В смущении не может найти слово.)
Соседка подсказывает.
Да, да, вот это самое слово! А слово-то!.. Ну и словечко!! Произнести-то боюсь! ОРГАЗМ! Какой-то страшный зверь — помесь гамадрила с орангутангом. Слово для газетных заголовков: «Взрослый оргазм сбежал из городского цирка!», «Вчера в зоопарке молодая монашка стала жертвой взбесившегося оргазма!» Когда я слышу — говорят: «Кто-то достиг оргазма», я представляю себе такого человека, который отчаянно несется за трамваем и прыг в него на полном ходу! (Смеется.) Вам тоже так кажется?.. О-Р-ГА-ЗМ!! Это ж надо! Кругом столько слов — не могли назвать его, например, табуреткой? Вот скажут: «Я достиг табуретки». Во-первых, непонятно, что речь идет о чем-то непристойном. Во-вторых, подумаешь — устал человек, присел отдохнуть! (Хохочет.) Этот оргазм сбил меня с толку. На чем я остановилась? Ах, да: я ничего не чувствую! Смотрите, синьора, как мы с мужем занимаемся любовью: вот так! (Садится на скамейку, отдает честь по-солдатски и в таком напряженном положении, с рукой «под козырек», откидывается на спину.) А когда он… закончит… я сама себе командую: «Вольно!» Нет, не вслух, конечно, иначе он хрястнет по физиономии — мало не покажется… Я про себя. Тихонько скомандую: «вольно», и мирно засыпаю. Никак не пойму, почему я с моим мужем ничего не чувствую. Наверное, чересчур зажата; мне все время кажется, что меня… (Не может подыскать точного слова.)
Соседка ей подсказывает.
Да! Да! Именно! Ну надо же, как точно! Синьора, где ж вы раньше были? Я все ломала голову, как бы это выразить, а, оказывается, такое простое слово: меня ИСПОЛЬЗУЮТ! Да, используют, словно электробритву или фен для сушки волос… Я ведь совсем неопытная в… сексе — видела двоих мужчин: мужа, который не в счет, и еще одного, в детстве. Мне было десять лет, ему — двенадцать. Мальчонка… Теперь уж вырос, наверное. Мы понятия не имели об этих делах. Знали только, что дети рождаются из живота… Ничего не чувствовала. Ничегошеньки! Только очень болел пупок (указывает на пупок), вот здесь. Пупок. Мы думали, что вся любовь происходит через пупок, а мой… кавалер старался изо всех сил. Старался, старался… В результате у меня получилось воспаление пупка (хохочет), а мама думала — опять ветрянка!.. Я мужу про этот случай не рассказываю, а то еще закатит скандал лет через десять, мол: «Вспомни про свой пупок, шлюха!» Молчу в тряпочку. Только священнику исповедалась. Он больше не велел так делать, и моя сексуальная жизнь надолго замерла. Да мне и самой не понравилось делать это через пупок… Потом я выросла большая, сделалась невестой, подруги мне все объяснили… В день свадьбы, в церкви, я была такая счастливая!.. Распевала во все горло. Нет, не вслух, про себя: я все делаю про себя. И я распевала про себя: «Пришла любовь! О-о, о-о, пришла любовь!» (Изменив интонацию, разочарованно.) А на самом деле ко мне пришел мой муж! Синьора, как же мне было плохо в первую брачную ночь! «И это все?!» — спрашивала я себя… Как мне было плохо в первую брачную ночь! Да и в девяносто первую тоже… Спросить? У кого? Я стала читать женские журналы и открыла потрясающую новость! (С важным видом.) Я открыла, что у нас, у женщин, на теле есть эрогенные зоны. Это такие места, что когда к ним прикасается мужчина… (Разочарованно.) Ах, вы уже знаете… Я вижу, вы многое знаете… Слушайте, сколько же у нас этих эрогенных зон! В одном журнале была нарисована голая женщина, разрезанная на четыре части. У нас в мясной лавке висит похожая схема разделки туш, где корову расчленили на области и провинции, — как карту страны. И каждая эрогенная зона была раскрашена в разные пронзительные цвета по степени чувствительности. Например: филейная часть — красная! Вот эта часть, за шеей, которую мясники называют «холка» — фиолетовая. Там, на спине, вырезка (изменив интонацию) — кстати, как вырезка-то подорожала, а? Ой… (Прежним тоном.) Так вот: вырезка оранжевая! А нижняя часть брюха… брюшка… живота… Нижняя часть!.. Ну вообще! Огненно-алый цвет, как мякоть нежного ростбифа! Это — в области ляжек и внутренней части бедра… А у меня с мужем — ни тебе филе, ни вырезки, ни мякоти — ничего! Я не чувствовала ничего! И, в конце концов, смирилась: думала — у всех женщин так. Думала я до тех пор, пока не повстречала юношу. Вот как было дело. Моя старшенькая уже подросла, хлопот стало меньше, и я сказала мужу: «Надоело быть домохозяйкой, хочу заняться чем-нибудь умным — язык, к примеру, выучить — хотя бы английский, а то поедем в Англию — ни бе ни ме». Он говорит: «Правильно» и приводит в дом студента из университета, лет двадцати пяти; по-английски говорил изумительно. Дней через двадцать, я замечаю, что мой молоденький учитель влюбился в меня по уши! Как заметила? Вот спрягаю какой-нибудь глагол, нечаянно до-тронусь до его руки, так он весь дрожит, запинается, путается в своем английском… А я к таким проявлениям чувств не привыкла; у меня ведь как: то деверь лапает своей ручищей, то телефонная сволочь матерится, то муж использует по назначению. А от этих вспышек любви у меня прямо живот сводило. Нервный гастрит! И я сказала себе: «Так до греха недолго. Хватит». И прекратила английские уроки. Бедный юноша — он переживал… Каждое утро я выходила в магазин — стоял у подъезда, ждал меня. Бледный, убитый, в белом плаще. До того красивый!.. Юл Бриннер в молодости. Смотрел на меня своим голубым глазом… Нет, нет, синьора, у него оба глаза на месте. Просто я так выражаюсь: дескать, смотрел голубым глазом… Я ему говорила (вполголоса): «Уходи. Я тебе не пара. Я тебе в матери гожусь. (Кричит.) Иди отсюда!..» (Обычным голосом.) Он пугался!.. А однажды учудил такое, чего я никогда не забуду. Спускаюсь, как обычно, за продуктами, а его у подъезда — нет. Даже обидно стало. «Ладно, — думаю, — небось, смирился». И вдруг вижу: на стенах всех соседних домов огромными буквами, красной краской надпись: «Я люблю тебя, Мария!» Меня зовут Мария. Причем, написано по-английски: «I love you!» Это он нарочно по-английски написал, чтоб никто не понял. Я — сломя голову назад, домой. «Все. Я должна его забыть. Должна забыть!» А как забудешь? Решила заливать горе алкоголем. Начала пить. Пила горькую настойку «Фернет» — аперитив такой. Ужас, до чего горький этот «Фернет». Зачем такой горький делают? Я его хлопну как лекарство, и все нипочем. Радио орет, телефон надрывается, деверь дудит в дудку…
Звучит дудка.
Вон, слышите? (Направляется к левой двери.) Тебе чего? Сиди спокойно, я сейчас не могу — с подругой разговариваю.
Душераздирающий звук дудки перекрывает ее слова.
Нахал! (Соседке.) Еще и ругается! Я его как-нибудь с лестницы спущу прямо на каталке… Через все четыре этажа.
Яростный вопль дудки.
(Тоже приходит в ярость.) Вечно последний взвизг должен быть за ним!.. На чем я остановилась? Ах, да. Я была пьяная. То есть, навеселе, с ног не валилась. Слышу звонок в дверь. Открываю — мать этого мальчика. Неудобно-то как!! Она говорит: «Синьора, не подумайте плохого. Я в отчаянии: мой сын умирает от любви к вам. Не ест, не спит… Спасите его, пойдемте, хоть поговорите с ним!» Что ж делать? Я сама — мать. Иду. Захожу к нему в комнату, а он в постели, белый, как простыня, осунувшийся, подавленный, без плаща. Как увидел меня — разрыдался. Я тоже в слезы. И мать его в слезы… Потом мать ушла, мы остались одни. (В большом смущении.) Он меня обнимает, я — его. Целует меня, и я… и я его целую. А потом… (Жестом дает понять, что молодой человек пытался притронуться к ее груди.) «Не надо!» Он снова испугался. «Я должна с тобой поговорить. Мне не стыдно признаться, что я тебя тоже очень люблю. (Повышая голос.) Люблю, люблю!»… Как я кричала! Вот что значит «Фернет»! «Я тебя люблю-у-у!» (Обычным голосом.) Мне говорили потом, что весь дом высунулся из окон: «Кто это у нас так любит?» — «Может, на четвертом этаже?» — «Нет, там никто никого не любит. Может, на втором?»… Позорище!.. Слава Богу, меня в том доме никто не знал. (Кричит.) «Я люблю тебя, люблю, но спать с тобой не могу: У меня двое детей, муж и деверь!» (Обычным голосом.) Тогда он выпрыгивает из постели, голый. Совершенно голый! Хватает со стола нож, утыкает его себе в горло и заявляет: «Значит, я покончу с собой!» (В большом смущении.) Но я же не убийца — как вы думаете? Пожертвовать жизнью юноши ради своего слепого эгоизма? Никогда! Я за восемь секунд разделась, и мы… соединились в любви. (Изменив тон, очень нежно.) Синьора, это так сладко… Эти поцелуи, ласки… Низкий поклон тому ножу! Я поняла: любовь — ЛЮБОВЬ — это совсем не то, что мы делаем с мужем: я — снизу, он — сверху: ТРАХ, ТРАХ, ТРАХ — камнедробилка какая-то! Любовь — это нежность… такая нежность!.. На следующий день я снова пришла к нему. Потом снова и снова. Каждый день… Ну зачем вы так подумали, синьора? Он же болен был! И я домой возвращалась будто в тумане… Как почему? Дожить до моего возраста и узнать, что все это существует не только в кино, а на самом деле. Мой муж, видя, как я хожу одуревшая, догадался, что я выпиваю, но не понял почему. Стал запирать от меня бутылку с «Фернетом» в шкаф, на ключ, гад такой! Потом уже заподозрил, начал шпионить. И вот однажды, представляете? — я у этого мальчика в комнате, стою — голая, он тоже голый. Едва успели поздороваться: «Как жизнь?» — «Прекрасно, а твоя?», вдруг дверь нараспашку, — вваливается мой муж — одетый. Что тут говорить? Я только и выдавила: «А-а, это ты?» Сами понимаете, синьора, не каждый день оказываешься в комнате голая перед чужим голым мужчиной, а рядом — муж в пальто. И я ему: «Это ты?»… «Да, это я-а-а! Подлюка!!!» Разорался, как сумасшедший. Хотел удавить моего друга и меня заодно. Ему просто рук не хватило на нас обоих, хотя я всячески способствовала — старалась свою шею приблизить к шее друга, чтобы легче было обе шеи обхватить руками. Даже дышать перестала. Думала — задохнусь — помру. Все напрасно! Мой нос стал дышать независимо от меня — самостоятельно. У меня самостоятельный нос, синьора!.. Тут его мать прибежала, потом сестра, бабушка… А я голая, как червяк, со своим независимым носом… бегу в ванную, запираюсь там, хватаю с полки бритвенное лезвие и — раз, раз, раз — режу себе все вены подряд. Старалась ни одной не пропустить: вот эту, теперь эту, эту… А вот еще одна — р-раз! Еще, еще р-раз! Р-раз! В общем, устроила резню. Слушайте, сколько у нас этих вен! Я их вдоль резала, чтобы скорее умереть… Но мой муж хотел убить меня сам, лично. Он вышиб дверь плечом, увидел меня всю в крови, — кровь ужасно красная, — и говорит: «Ладно, не буду убивать. Поехали в больницу». Завернул меня как следует в одеяло, чтоб машину не испачкать, и отвез в больницу. А потом простил. Очень благородно с его стороны… Только с тех пор он держит меня дома взаперти… Это — нарушение прав человека: незаконное лишение свободы… Конечно, незаконное… Полиция? Ой, да что ж вы все про полицию-то? У вас там родственники работают?.. Не буду я звать полицию. Ну, приедут они — всплывет эта история с молодым человеком. Наверняка будет официальный развод. Наверняка муж заберет с собой детей, а взамен наверняка оставит мне деверя с его ручищей! Нет уж, я, знаете ли…
Звонит телефон.
(Снимает трубку.) Але!.. (Низким голосом, взволнованно.) Родной, зачем ты звонишь? (Громко соседке.) Это тот самый молодой человек! (Снова «интимным «голосом.) Прошу тебя, больше сюда не звони!.. Как я с тобой увижусь, если он запирает меня на ключ?! Ну, приди и отопри!.. Чем ты отопрешь?! (Испуганно.) Вот этого не надо… Але, але!.. (Соседке.) Повесил трубку. Сумасшедший, сумасшедший! Говорит, что придет и отопрет дверь кривым гвоздем… Да знаю, знаю, что не сумеет отпереть, но я-то хороша буду, если вдруг выйдут соседи и увидят, как он ковыряет в моем замке кривым гвоздем!