Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…
Шрифт:
И все они были. Незабываемые. Отрезанные навсегда. Незаменимые.
В последний вечер они – Сильва, Масяня, Марина – устроили «девичник», на троих пили разбавленный спирт на кухне у Сильвы (ее отец работал врачом). Приливали в кристально прозрачную жидкость воду из чайника, и она становилась белесой и мутной, отвратительной и острой, как язычок пламени. Закусывали солеными огурцами. И впервые молчали. И это молчание запомнилось Марине как высшая кара.
Потом она пошла к Виталику.
Дальше – все как в тумане…
…Через
Дело в том, что к этому моменту она уже познакомилась с Регинкой. И если бы не это счастливое чудо, то, наверное, так бы и заплесневела в унылом пансионе этой бестолковой фрау Шульце.
Знакомство состоялось случайно. Тогда Марину еще не отпускали одну в большой город, держали, как канарейку в клетке, прикованную к учебникам и ежевечерним курсам немецкого, куда ходили в основном афроамериканцы и турки. И она впервые взбунтовалась, хлопнула дверью и пошла по трассе, подальше от опрятных домиков, в сторону леса и полей, за которыми сверкал огнями город. Даже не села в электричку, злобно размышляя о том, что проголосует первой попавшейся машине – и будь что будет.
Марина шла вдоль трассы.
Машины проносились мимо – ни одна не останавливалась. За каждым окошком, которое она провожала жадным взглядом, продолжалась своя жизнь – полноценная и осмысленная.
Она овевала ее клубами придорожной пыли, дымком высунутой в щелку сигареты, отрывком музыкальной фразы. И никому не было дела до девушки, которая бредет вдоль дороги. Стоит лишь сделать один шаг в сторону, чтобы узнать, что происходит за этими окошками: просто устроить этим блестящим белым и черным акулам на колесах «остановку по требованию», чтобы из их брюх повылезали люди и запричитали над ее бездыханным телом, заметили, что она есть, узнали, что жила-была такая девушка, со своим именем, фамилией, воспоминаниями и надеждами – чужая в чужой стране. Чтобы о ней написали в газете. Чтобы, в конце концов, попали в тюрьму – тогда хоть кто-то будет помнить о ней до конца жизни!
«Первая попавшаяся» остановилась километра за два от города, когда Марина уже хорошенько натерла ноги старыми босоножками, которые надела сгоряча, забыв, что они жмут.
В машине сидела молодая немка, почти ее ровесница, но выглядела она гораздо лучше обозленной Марины в домашнем платье – на ней была короткая бархатная юбочка, полупрозрачное кружевное «боди» и красные высокие сапоги. В одной руке дымилась длинная коричневая сигарета, вторая лежала на руле.
Девушка грациозно наклонилась, являя взору широкую, в рюшах, резинку чулок и распахнула дверцу с противоположной от себя стороны. Марина молча кивнула и уселась на сиденье, удивляясь тому, что в этом застойном аквариуме, на который была похожа эта местность, водятся такие вот золотые рыбки.
– Фрау едет в город? – старательно выговаривая слова, спросила она.
Фрау бросила на нее скептический взгляд, улыбнулась, выпустила дым в окошко и ничего не ответила.
Это показалось Марине подозрительным и не очень приятным – злость на родителей прошла, а что делать дальше – она не знала.
А еще вспомнила, что у нее с собой нет ни цента. Чем она заплатит?
– Ах, пожалуйста, фрау, я передумала, – снова подала голос Марина. – Я забыла дома кошелек. Наверное, придется возвращаться. Я прошу прощения, не могли бы вы остановиться?
Девушка посмотрела на нее и рассмеялась. И Марина с удивлением услышала следующее:
– Не выпендривайся, крошка! Довезу в лучшем виде! Не думаю, что тебе так уж не терпится вернуться к предкам.
Это было сказано на чистейшем родном ее языке.
Марина вытаращила глаза. На что девушка отреагировала с до боли знакомой интонацией:
– Закрой варежку, сестричка!
И Марина вздрогнула: Сильва? Сильва возвращается к ней с теми же интонациями, с той же раскованностью и сочной цыганской красотой.
Затем полпути они безумно хохотали, пересказывая друг другу свою жизнь – скороговоркой, глотая слова, перепрыгивая с события на событие, пересыпая речь смачными, родными, запрещенными для употребления в добропорядочных семьях словечками.
Регина жила в самом центре города, но перед тем как посетить ее небольшое, но удивительно хорошо обставленное и благоустроенное жилище, они хорошенько позависали в барах и клубах, и Марина поняла, что здесь можно жить.
Ощущение было такое, будто аквариум, в котором она медленно плавала, глотая ртом затхлую воду, погрузили в море, и она смогла выплыть наружу, в ту жизнь, которую видела за невидимым стеклом, в которое безрезультатно билась головой весь прошлый год.
Регинка дала ей это понять. Она жила здесь уже шестой год. И поначалу все складывалось почти так, как у нее, Марины: мечта о поступлении в художественную академию, строгие родители, высокомерие окружающих, тоскливые вечера, которые уже в десять часов превращаются в глубокую ночь. Теперь все было иначе. Собственная квартира, собственная машина. Мечта осталась, но претерпела изменения – Регина собиралась в Голландию. Но нужно было еще подзаработать.
В тот памятный вечер, а точнее – ночь, когда Регина оставила ее у себя, они проговорили до утра.
Марина до сих пор благодарила Бога за эту судьбоносную встречу, ведь только сейчас поняла, что если бы не новая подруга, она бы просто сошла с ума. Во многом Регина прочистила ей мозги, дала новое направление мыслям и надежду на будущее. А главное, основательно развеяла те мифы, в плену которых находились и она, и ее родители.
Такой ночи у Марины не было никогда. Задушевной, хмельной, раскрепощенной. Они пили «Бейлис», курили сигарету за сигаретой и беседовали при свете толстых свечей, которые Регина расставила в каждом углу спальни.