Я знаю точно: не было войны
Шрифт:
— Вот когда сможете станцевать лезгинку на Красной площади, тогда и распишемся, — легко отшутилась Катюша, готовя укол для Тараса Лисоволыка. Тарасу приходилось туго, вот и сейчас Катенька приготовила два шприца, в которые набирала лекарства.
— Ах, коварная дэвушка! Где я буду искать ее на Красной площади, а, когда всэ будут смотрэть на мою лезгинку, вэрно, а?
В палате все кто мог, заулыбались. Катюша тоже. Улыбка ей удивительно шла. «Странно. У нее улыбка ну точь-в-точь, как у моей Ребекки», — подумал Аркадий. И тут же словил себя на том, что назвал Ребекку своей. А она пока что никому не принадлежала.
Очень скоро Катенька исчезла из палаты, прихватив за собой столик на колесиках, без которого ни один ее визит в палату не обходился. А Аркадий стал вспоминать события последнего года — все равно делать было нечего. До приема пищи точно.
В октябре тридцать девятого года многим стало ясно, что приближается война с финнами. Конечно, надеялись, что белофинны примут условия мирного договора, отодвинут границы от сердца революции — Ленинграда, но этого так и не дождались. В самом конце ноября начались военные действия. И начались они с неожиданным трудом. Внезапно Аркадия Григоряна 11 ноября отозвали из Могилев-Подольского погранотряда и направили в инженерный батальон при 44-й стрелковой дивизии Киевского особого военного округа, которая входила во вновь сформированную 9-ю
Как попал в 44-ю Аркадий? Скорее всего, кто-то из кадровиков вспомнил о строительном образовании молодого политрука и решил его использовать с большей эффективностью. Тем более, что укомплектовать дивизию до списочного состава надо было быстро. 13 ноября Аркадий прибыл на новое место службы, он не успел толком ни с кем попрощаться, хотя и хотелось, хорошо, что увидел Ребекку и перебросился парой фраз. Она пожелала ему счастливо возвращаться! И хотя это была всего лишь вежливая фигура речи, Аркадию от такого пожелания стало на душе теплее. За короткое время от прибытия до погрузки в вагоны Аркадий не успел близко сойтись ни с кем, разве что больше общался с младшим лейтенантом-сапером Петром Младеновым, болгарином, семья которого еще до революции перебралась в Россию. Петру исполнилось тридцать. Когда ему было пять с небольшим лет их с семьей отправили в ссылку, как «граждан, нелояльных к российской империи». Это случилось тогда, когда Болгария вступила в войну с Россией на стороне Тройственного союза. Петр закончил военное училище в тридцать пятом, был немногословен, как и Аркадий, но дело свое знал и любил. Не любил высовываться, выступать, поэтому многие его однокашники по училищу уже бегали капитанами. Профессионализм болгарина и свел Аркадия с лейтенантом Младеновым. Аркадий никогда не уставал учиться, особенно у тех, кто был опытнее его, а Петр был действительно опытным командиром. Еще Аркадий сумел понравиться двум людям — начштаба батальона капитану Степану Куракину, здоровенному курскому увальню с добрейшей улыбкой, да старому шоферу Севастьяну Логину. Логин был наполовину русским, наполовину мордвином, но свое шоферское дело знал. И не только. Он мог любую машину починить, с ходу разбирался в любых неприятностях с мотором, был незаменим на своем месте. Севастьян был малым разговорчивым, добродушным, немного вертлявым. Мог достать что угодно и где угодно. И кое-что от его щедрот доставалось молодому политруку Григоряну, которого сержант Логин почему-то сильно зауважал.
В начале декабря дивизию перебросили на границу с Финляндией. Холод был адский. Аркадий, выросший в жарком климате Узбекистана, совершенно не был приспособлен к такой зиме, но приходилось как-то привыкать. Морозы стояли тут весь ноябрь, а в декабре, в самое начало боевых действий, стали совершенно невыносимыми, порой достигая сорока градусов. По какой-то глупости зимнего теплого обмундирования, так необходимо бойцам, не выдали, а осенние шинели спасали от мороза плоховато. Но человек может привыкнуть ко всему. Молодой политрук привыкал к морозу и как-то привык. Он не успел близко сойтись ни с кем из новых боевых товарищей, они только находили общий язык, а в это время война вносила в их жизнь свои коррективы. 163-я дивизия Девятой армии была 7 декабря остановлена и окружена у финского городка с непроизносимым названием Суомуссалми. Двадцатого декабря 44-ю бросили на выручку окруженной 163-ей дивизии. На жутких морозах техника отказывалась работать, саперные и тыловые части стали отставать, пехотные части шли пешком по узкой дороге, растянувшись в марше на много километров. Раатская дорога проходила между множества озер, большинство из которых соединялись протоками с озерами Пярсямёнселька и Киянтаярви. Дорога изобиловала мостами через речки и речушки, которыми эта болотистая летом местность изобиловала вполне. Утро двадцать второго января застало Аркадия на Раатской дороге, когда небольшая колонна машин застыла от жестокого мороза прямо на дороге. Водители пытались разогреть моторы, но получалось у них откровенно плохо. Севастьян Логин возился с одной из полуторок, которая упрямилась и заводиться никак не хотела. Как только начали выступление Логин все бурчал, что колеса летние, что от таких тут мало проку, что надо бы получить цепи, чтобы колеса обмотать. Цепей никто не давал. Вполне ожидаемо откуда-то сержант приволок две цепи и намотал их на ведущие колеса, чтобы машина не буксовала. Неожиданно затарахтел моторчик и показалась командирская легковушка. Оттуда вывалился нервный полковник, в котором политрук узнал начштаба дивизии Волкова.
— Кто такие? — полковник злым взглядом уставился на политрука.
— Младший политрук Аркадий Григорян. Отдельная группа саперного батальона…
— Понял. — прервал Аркадия полковник. — Получайте приказ. Тут в пяти километрах мост. Финские диверсанты его взорвали. Восстановить движение. Немедленно! Приказ ясен?
— Так точно.
Аркадий не решился докладывать полковнику, что в его группе машины, которые везут бензин, а материалов всего ничего, приказ получил, следовательно, надо его выполнить. На месте разберемся что там и как. Был бы с ним Петя Младенов, но тот двигался с основными силами батальона где-то впереди. Им тоже нужен бензин. И в машины залить, и моторы разогреть! Машина с нервным полковником тут же умчалась дальше. Аркадий стал поторапливать водителей. Вот только Севастьяна поторапливать не надо было, он уже справился с самой норовистой машиной и тут же помчался к последней, которая все еще не заводилась и задерживала движение всей колонны. К сожалению, именно на этой машине были такие ценные материалы. Но вскоре можно было двигаться дальше. Пехотинцы жались к краям дороги, пропуская ползущие в морозной утренней дымке машины. Карельская зима, холодная и негостеприимная заставляла молодого человека забыть о красотах природы. Только бы успеть! Аркадий вез горючее для всего батальона, но из пяти машин, с горючим было три, а две машины были с бойцами, инструментами и материалами, эти машины отстали от основных сил, а теперь оказались как нельзя кстати. На подходе к мосту дорогу практически полностью перекрыли три танка и бронемашина. Пока удалось их растолкать, прошло еще время, так необходимое для ремонтных работ. Из разговоров с лейтенантом-танкистом Аркадий узнал, что дела швах. Финны выставили на дороге заслон и теперь наши вынуждены атаковать в лоб. На противоположном берегу, недалеко от моста Аркадий приметил развороченные остатки ДОТа. Тот же танкист сообщил ему, что тут крепко поцарапали бойцов 163-ей, они не заметили укрепление и попали под ураганный огонь, хорошо, что быстро задавили артиллерией. Через два часа мост удалось восстановить. Аркадий перешел на другую сторону, чтобы убедиться, что мост выдержит не только машины, но и танки. И тут он поскользнулся. И наступила чернота.
Очнулся политрук уже в медсанчасти. Ему повезло, что он поскользнулся, и пуля снайпера прошла, не задев жизненно важные органы. Или финский снайпер был слишком далеко и не стал целиться в голову, как они, снайпера, любят. Ему повезло, что в тыл шла машина и его быстро доставили в госпиталь. Такие машины были единичными. Техника не выдерживала на морозе. Люди — держались. Ему повезло, что он был ранен именно тут, почти в самом начале Раатской дороги и его переправили в госпиталь до того, как финские лыжники перерезали дорогу во многих местах и окружили краснознаменную дивизию. Он не попал в окружение, не замерз на дороге, не попал к финнам в плен. Он не видел, как очередью из пулемета скосят добряка Логина, как замерзнет тихим карельским утром капитан Куракин, выходивший с тремя бойцами батальона из окружения и оставшийся совершенно один, как дважды раненный Петр Младенов попадет в финский плен, и там же скончается от ранений. Он не видел, как перед строем расстреляют командование сорок четвертой дивизии, бросившее солдат и вышедшее из окружения без них. Он был счастливчиком. Тяжелораненым, в госпитале, но все-таки счастливчиком.
Глава тридцать четвертая. Счастливчик Арончик
Глава тридцать четвертая
Счастливчик Арончик
Рыжая кошечка потянулась, выгнула спинку и стала тереться о ноги Ребекки, выпрашивая еду. Кошку звали Муся, она прибилась к семье примерно полтора года назад, и ее все успели полюбить. Прибилась маленьким ласковым котенком, а выросла в ласковую, но хитрющую кошару, которая отменно умела делать три дела: спать целыми днями, выпрашивать еду, и еще ей удавалось вылавливать мышей и крыс. Во всяком случае, в доме мышей, даже залетных, не стало, а в сарае исчезли не только мыши, но и крысы. В сарайчике хранились уголь и кукурузные качаны, их семья использовала для растопки. И именно в качанах устраивали себе гнезда всякие грызуны, которых Ребекка откровенно побаивалась. Муся теперь больше спала, время от времени исчезая в неизведанном направлении, иногда появляясь с мышкой или крысенком, которых складировала перед порогом. Она была общей любимицей и кормили ее как следует. Сейчас она носила котят, а потому ее аппетит заметно подрос. Сегодня кормили уже три раза, но заметив Ребекку, которая только-только вошла в дом, Муся ожила и тут же стала выпрашивать еду, уверенная, что вот именно Ривка ее не кормила и просто обязана кинуть ей что-нибудь вкусненькое. Сегодня Муське особенно повезло: в доме было вкусненькое, и немало. Причина была простая — сегодня в их семье была свадьба. Да тут и гадать нечего — конечно же не младшенькая Эвочка, и не средняя Ривочка, нет, замуж, как и положено в хорошей еврейской семье, первой выходила старшая дочка, Монечка. Ребекка увидела на столе нарезанные кусочки куриного жира с кожицей, не задумываясь парочку таких кусочков бросила кошечке, которая с урчанием подбежала к угощению, а сама пошла переодеваться.
Свадебную церемонию хотели было провести в синагоге. На этом настаивали родители. Нет, ни мама, ни отец не были слишком уж религиозными. Отец ходил в синагогу по большим еврейским праздникам, дома тоже праздновали все, что полагалось, но Тору усиленно не изучал и вообще к Богу относился, скорее, как к другу, а не как к Великому и Ужасному. По мнению Ребекки, относиться полагалось — со страхом и благоговением. Сама Ривка была уверена, что Бога нет. Хотя бы потому, что наука его не обнаружила. А если наука не обнаружила, следовательно, его нет. Науке молодая учительница верила больше чем кому-либо, даже партийному руководству. Партия может ошибиться, а дважды два по науке всегда будет четыре. Но вот отец хотел, чтобы свадьба была в синагоге. Как у него. Арончик в синагогу не хотел. Монечка тоже. Мама поддерживала отца, но молодых было не переубедить. Да, да, это Арончик Кац, жених Монечки, с которым она встречалась больше года, наконец-то сделал предложение. Его на работе заметили, поставили на должность завуча, молодой, пусть покрутится. Теперь он мог снять комнату такую, чтобы жить с Монечкой, и тут же сделал ей предложение руки и сердца. Романтично! Надо спешить.
И все-таки пришлось идти на компромисс. Из родственников Арончика должна была приехать только тетка Пэся из Вапнярки, мама заболела и приехать не могла, о чем сообщила телеграммой. Арон был расстроен — он рано остался без отца, и мама была единственным человеком в семье, который заботился о парне, его образование –целиком ее заслуга. У мамы был тяжелый характер. Они жили в небольшом городке, даже не городке, посёлочке, под звучным названием Погребище. Пэся работала в заготконторе, а еще держала двух коров, чтобы поднять на ноги сына и дочку. Вот только младшая сестра Арончика, Сарочка, умерла три года назад, внезапно заболев крупозным воспалением легких. За каких-то четыре дня молодой цветущей девушки не стало. Врачи разводили руками, да сделать ничего не могли. Мама с тех пор сдала, коров больше не держала, часто болела. Арончик постоянно беспокоился о ее состоянии и часто писал письма, а мама отвечала просто и односложно. Жива. Тружусь. Ну, еще пару слов о работе.
Так вот — в плане компромисса было решено делать свадьбу дома, но церемонию обязательно должен был провести раввин. Тут уже Абрахам уперся, и ни в какую. После росписи — извольте сюда, а церемонию проведем, как следует.
Конечно, больше всего досталось маме. Она взяла на себя приготовить свадебный стол. Все, кроме сладостей — их помогала печь соседка, тетя Рая. Она всегда готовила на свадьбы такие флудены! Это такой праздничный пирог, чем-то напоминающий австрийский штрудель, или же восточную пахлаву, только намного-намного вкуснее. Пальчики оближешь! По старинной традиции, главным угощением была баранина с рисом, это Абрахам постарался, ему выписали в совхозе молодого барашка. Конечно, курица и блюда из картофеля и прочих овощей тоже присутствовали. Эва и Ривка сбились с ног, помогая маме приготовить все и на всех. Ребекка с мамой ходила на базар, мама выбирала у торговок кур, руководясь только ей понятными принципами, а дочка уже тащила мамин выбор на птицерезку, где куры должны были быть забиты строго в соответствии с традициями. Да и самим лишать живность жизни не хотелось. Абрахам тоже не бездельничал: купить и привезти продукты, из совхоза доставить уже заколотого и разделанного барашка, подготовить все для церемонии, расставить на улице столы, договориться с соседями, пригласить всех — это легло на отца семейства Гольдбергов. Да, семейство Гольдбергов происходило из сефардов — то есть, их предки когда-то давно, во времена зверств испанской инквизиции, перебрались из солнечной Испании на славянские земли, в Яругу, что над Днестром и осели там, надеясь, что спаслись от многолетних гонений. Но со временем все перемешалось, а уже Лея была из самых натуральных ашкенази, да и мало кто сохранял сефардские традиции, может быть, только первые поколения переселенцев. Все принимали участие в подготовке будущего торжества, даже Эвочка — красавица и белоручка трудилась, носясь по маминым поручениям и ни разу ни кому ничего не возразила, что было совершенно удивительно.