Ячейка 21
Шрифт:
Она ничего не ответила и только покачала головой, уставившись в пол.
– Вам угрожали?
Он ждал, что она ответит. Но она молчала.
– Они так обычно и делают. Угрозами заставляют молчать. Чтобы продолжать убивать.
Свен Сундквист заглянул ей в лицо.
Наконец она посмотрела на него.
Она больше не отводила взгляд. Хотела, но не могла. Просто стояла и смотрела Свену прямо в глаза.
– Мне очень жаль, Сундквист. Очень жаль. У меня есть племянники, вы понимаете? И я их очень люблю.
Она закашлялась.
– Вы понимаете?
Утренние пробки рассосались, они без труда проехали через город и выехали на трассу Е4, где машин совсем мало. Всего через полчаса они были на месте. Второй раз менее чем за сутки.
Лена ему обрадовалась. Он еще поднимался по деревянной лестнице, а она уже открывала дверь, чтобы обнять его на крыльце. Эверт Гренс к таким телячьим нежностям не привык и готов был инстинктивно отпрянуть, но сдержался. Объятия нужны им обоим.
Она надела куртку: на улице по-прежнему прохладно, такое уж выдалось лето. Так и не потеплело.
Минут двадцать они шли по полю в сторону Норсборгского водопада, каждый думал о своем. Вдруг она спросила, кто она была. Та девушка, что стреляла в Бенгта. И что потом лежала рядом с ним на сером полу.
Гренс поинтересовался, так ли это важно, и она кивнула в ответ. Она хотела это знать, но зачем – не решалась объяснить. Он остановился, посмотрел на нее внимательно и рассказал, при каких обстоятельствах впервые встретился с Граяускас. Про квартиру с электронным замком. Про исполосованную кнутом спину у потерявшей сознание девушки.
Она слушала. Потом молча сделала несколько шагов и наконец спросила:
– А как она выглядела?
– Когда? После смерти?
– Нет. До. Мне нужна ее фотография. Какой она была. Она украла всю нашу дальнейшую совместную жизнь, Эверт. Я знаю. Что ты, как никто другой, меня поймешь. Я пыталась посмотреть новости, но не смогла. Первое, что я сделала утром, – купила две свежие газеты. Но там нет ее фотографий. Как будто ее вообще никогда не было. Или как будто ничего не значит, какой она была. Я хочу сказать, для остальных, возможно, достаточно просто знать, чем она занималась и как погибла.
Всю нашу дальнейшую совместную жизнь…
Как будто он сам это произнес, сам об этом подумал.
Подул слабый ветерок. Он застегнул пиджак. Они все шли и шли по полю. «У меня же все это есть, – думал он. – Во внутреннем кармане. И фотография, которую прислали коллеги из Литвы. И, Лена, есть у меня пленка. Которая скоро исчезнет. И многого, очень многого ты никогда не узнаешь».
– Есть у меня фото.
– У тебя?
– Ну да.
Гренс остановился и расстегнул пиджак, который только что застегивал. Он вынул конверт и достал из него черно-белый снимок молодой девушки.
На фотографии она улыбалась. Волосы уложены в какой-то необычный красивый пучок.
– Лидия Граяускас. Ей было двадцать. Из Клайпеды. Эта фотография сделана три года назад, еще до того, как она оттуда уехала.
Лена Нордвалль стояла как вкопанная. Она провела пальцем по фотографии и смотрела на нее, как будто узнала девушку.
– Хорошенькая.
Она хотела сказать еще что-то. Он посмотрел на нее.
Она впилась глазами в фотографию молодой женщины, которая менее суток назад застрелила самого близкого ей человека.
Больше она не произнесла ни слова.
Накануне Свен Сундквист вернулся домой очень поздно.
Было около полуночи, Анита сидела на кухне и читала. Она ждала его, как и обещала. Он ее обнял и тут же принес их любимый серебряный подсвечник. Зажег белые стеариновые свечи, и, глядя друг на друга, они съели оставшиеся полторта и выпили по бокалу вина.
Так он справил свой сорок первый день рождения. Теперь ему пошел сорок второй год.
Он поднялся на второй этаж, зашел в комнату Йонаса, поцеловал его в лоб и сразу же пожалел об этом, потому что мальчик проснулся, посмотрел вокруг и пробормотал что-то неразборчивое. Свен остался с ним и поглаживал его по щечке, пока тот снова не заснул. Потом отнес Аниту в ванную, долго говорил ей, какая она красивая, и обнял ее, когда они сползли на пол. И долго обнимал потом ее обнаженное тело.
Утром он проснулся рано.
Дом еще спал, когда он собрался и ушел.
Он осознавал, что чересчур торопится: ведь фотографию она уже опознала. Однако первое, что он сделал, когда вошел к себе в кабинет, – позвонил Лисе Орстрём и попросил ее приехать на опознание.
Повторять опознание непрофессионально, и он это знал, но ему хотелось определенности. Это нужно сделать прямо сейчас. Чтобы иметь аргумент, который можно предъявить Огестаму, и тогда этот крючкотвор не сможет выпустить Ланга. В этот раз не сможет!
Поэтому, когда он оставил Орстрём у окошка, через которое она только что наблюдала тех десятерых с номерами на груди, он был в бешенстве. Он пытался не показывать виду, потому что, конечно, понимал, что она не виновата, она скорее жертва, до смерти запуганная. Но ничего не вышло. В нем кипело презрение и бесцельная злоба, и справиться с этим было совсем непросто.
Он выскочил оттуда, как ошпаренный.
И заспешил в Главное управление. В кабинет для допросов.
Ланг не должен уйти.
Увидев между Шэрхольмен и Фрюэнген знак «Дорожные работы», он вскрикнул и ударил ладонью по приборной доске. Эверт Гренс опаздывал: он должен был заскочить на Кроноберг, в Главное управление, и оттуда пешком дойти до улицы Святого Эрика, где они со Свеном только что условились пообедать.
Он знал, что ни на что не годен. Он стоял, неловко положив руку Лене на плечо, и все пытался заставить себя сказать то, ради чего он приехал. Но единственное, что он сейчас чувствовал, – это собственную никчемность: ни утешить не может, ни обнять по-человечески. Да и никогда не мог. Так он стоял на поле возле водопада, дул ветер, а она стояла рядом со снимком Лидии Граяускас в руках, буквально вцепившись в него, пока он осторожно не отобрал у нее фотографию.