Яд-шоколад
Шрифт:
— Но он ведь оставил знак и на теле Гриневой, спустя столько времени, хотя Родион уже давно сидел!
— Мне психиатры это объяснили, — ответила Катя. — Дело в том, что Андерсен… Федор Матвеевич, мы все же имеем дело с больным мозгом и психическим феноменом диссоциативного расстройства идентичности. Время для таких как Андерсен не имеет значения — там нет никаких временных перерывов, нет вчера, нет сегодня, нет двух лет тому назад. Все происходит здесь и сейчас непрерывно. Одни и те
Глава 47
Июнь
Лето — это всегда начало. Даже если кажется, что уже конец и все понятно и во всем разобрались весной, летом открывается новая страница.
Для Машеньки Татариновой лето началось с увольнения с работы — мать сказала, что после всего случившегося ноги Машеньки не будет в «МКАД Плаза». Синяки с лица Машеньки почти сошли, но она все еще пряталась от людей, все время проводила в клубе верховой езды, но не каталась больше верхом на парковых аллеях.
На конюшне ржали кони… Машенька убирала стойла и чистила лошадей. Порой она плакала украдкой, уткнувшись в теплый бок Прыгуна, а тот фыркал и лишь тряс головой — да, да, поплачь, милая, станет легче…
В палате больницы Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй впервые после долгих дней почувствовал себя лучше. Врачи не сообщили ему о смерти Дмитрия Момзена, но разрешили сотрудникам ФСБ (они теперь вели дело в части этого эпизода) побеседовать с пациентом.
В палате безотлучно при Жирдяе дежурил офицер ФСБ, приставленный к нему и в качестве конвоира, и в качестве первого «контактера», чтобы получить показания. Олег Шашкин сказал ему, что помнит и Бигфут, и мост, и девушку… ту девушку, свою девушку… и ни о чем… слышишь ты… ни о чем не жалеет. Но до тех пор, пока из ближайшего «Макдоналдса» ему не принесут два роял-чизбургера, два… нет, три бифролла, большой картофель, сырный соус и молочный коктейль, он никаких показаний ФСБ давать не станет.
И офицеры ФСБ полетели в «Макдоналдс» за жратвой пулей — ведь дело… ох, какое дело — вся подноготная плана «К» того стоило.
В Вешняках в квартире с комнатой, превращенной в больничную палату, с набитыми повсюду на стенах скобами, бабушка и тетка тоже несли свою вахту возле Аси Раух. Бабушка жарила на кухне сырники. На столешнице, весь обсыпанный мукой, лежал газовый пистолет. Бабушка поглядывала на него искоса и слушала, как в спальне тетка и Ася занимаются, изучая азбуку слепых по специальному учебнику. Ася увлеклась этим делом — в кои-то веки за все эти два черных проклятых года она хоть чем-то увлеклась. И бабушка ради этого даже прочла инструкцию по стрельбе, чтобы тоже быть во всеоружии, когда они с Асей начнут ходить на занятия по чтению. Но сейчас она мирно лепила сырники. Ася их когда-то очень любила. И бабушка щедро сыпала в сладкий творог янтарный изюм.
Катя получила в издательстве толстого журнала МВД свежий номер со своей статьей. Она сидела за столиком летнего кафе на бульваре и запоем читала. У-у-у-ух ты! На пике положительных эмоций она достала мобильный и уже хотела набрать номер мужа, Драгоценного В. А., чтобы сказать ему… нет, спросить сначала, как он, как чувствует себя, как перелом — срастается? И вообще, можно ли дозвониться с мобильника на Гавайи??
Но она так и не позвонила. Лишь отправила СМС общему другу детства Сереге Мещерскому — лаконичное, коротенькое такое: как он?
Ответ пришел, когда Катя уже полностью насладилась своей статьей — Серега Мещерский обретался тоже где-то далеко по случаю лета. Ответ гласил: он в порядке.
На Черном озере… да, вот там, в Косино на Черном озере отдыхающих всегда меньше, чем на озере Святом. Даже в жаркий июньский полдень, когда тени от деревьев такие короткие и некуда скрыться от зноя.
На самом солнцепеке на пустынном берегу сидел человек и смотрел на воду. Это был Родион Шадрин. После окончания всех процессуальных формальностей его отпустили.
Перед тем как этому случиться, Катя и полковник Гущин долго обсуждали — а куда, собственно, пойдет Родион после того, как его выпустят? Домой? К ним — матери и отчиму?! После всего?!
Это спрашивала Катя — наивная… А полковник Гущин отвечал: а куда же еще? Куда ему деваться? Как будто есть какой-то выбор… Или место…
«Может, интернат?» — спросила Катя. Гущин только рукой махнул.
Послышался звон, громкие веселые возгласы — на велосипедах к озеру катила стайка детей. Двое, увидев Родиона, сразу отделились от компании.
Любочка и Фома Шадрины, теперь Веселовские. Фома тоненько ликующе вскрикнул и спрыгнул с велосипеда, кинулся к Родиону и обнял его.
Любочка подъехала и тихо слезла со своего велика. Потом она села на песок возле братьев.
Родион по-прежнему не говорил ни слова. Но он и не барабанил больше. Он взял брата и сестру за руки.
Солнце достигло зенита, и они все трое закрыли глаза и подставили лица жарким лучам.