Яд

Хьелланн Александер Ланге

И тут следует сказать, что сердце преподавателя Борринга преисполнилось невыразимым блаженством, когда он, встретив ректора на лестнице, смог доложить ему, кто именно был дежурным учителем. Дежурным учителем был адъюнкт Олбом, который, видите ли, и сейчас еще спокойно сидит себе в читальном зале и как ни в чем не бывало просматривает там газеты.

II

Маленький Мариус и Абрахам крепко дружили. Точнее сказать: Абрахам был идеалом для своего маленького друга.

Обычно Мариус приходил к Абрахаму и вместе с ним готовил

уроки. Без такой дружеской поддержки Мариус вряд ли справился бы с занятиями. Он отставал по всем предметам, за исключением латыни. Но латынь была его любимым предметом, и он знал ее.

Маленький Мариус и в самом деле отлично разбирался в сложных лабиринтах латинского языка. Он знал любое правило, любое исключение из правил и даже любую оговорку в учебнике Мадвига. Более того, он мог наглядно пояснить справедливость той или иной синтаксической формы, которая в данном случае казалась незакономерной.

Такую склонность к латыни ректор заметил в маленьком Мариусе буквально с первых же дней пребывания его в школе, — с того урока, когда было объяснено склонение слова mensa.

Именно поэтому ректор лично посетил его мать, которой сказал, что ее сыну предстоит блестящий путь, если, конечно, прилежание и усердие не покинут его. Ему будет предоставлено бесплатное обучение в школе. И помимо того, в дальнейшем ректор пообещал лично последить за судьбой способного мальчика.

Мать маленького Мариуса с радостным облегчением выслушала ректора. И после его визита она постоянно внушала сыну, чтобы он ценил благосклонность ректора, который дает ему возможность учиться в школе, если он будет хорошо успевать по-латыни. Таково было ее твердое убеждение.

Поэтому каждое слово, которое произносил ректор, крепко входило в сознание Мариуса и держалось там прочно, как гвозди в стене.

Его голова была вместительной, пожалуй, даже великоватой для его тела, однако вскоре выяснилось, что в ней не хватало места для всех остальных предметов.

Латынь ректора безмерно разрослась там, как чертополох в сказке. Эта латынь поглотила всю память Мариуса и отняла его способности к восприятию. Она совершенно заглушила все его интересы, жажду знаний и даже не оставила места для любопытства.

Маленький Мариус, как торжественно объявил директор, становился ярко выраженным латинистом.

Ректор ходил взад и вперед по классу и сиял от восторга. Еще бы: маленький Мариус мужественно и без единой ошибки расправлялся с длинными глагольными формами, на которых можно было сломать язык:

monebor

moneberis

monebitur

monebimur

monebimini

monebuntur

Мариус произносил эти слова легко, без запинки. Но только при этом пальцы его ожесточенно стягивали узлы на носовом платке, из которого получалась крыса.

Ректор, потирая руки, с восхищением бормотал:

— Верно, мой мальчик… Совершенно верно…

При этом ректор решительно не мог понять, как могло случиться, что этот блестящий ученик Мариус отставал по всем остальным предметам.

Между тем на Мариуса жаловались все учителя. И поэтому ректору волей-неволей приходилось иной раз распекать своего любимца. И даже как-то однажды пришлось намекнуть ему, что он обучается в школе бесплатно и не следовало бы упускать это из виду.

Однако все забывалось, когда маленький Мариус Готтвалл так легко и даже, мы бы сказали, изящно справлялся с труднейшими спряжениями. Тут же, поглаживая по голове своего любимца, ректор говорил:

— Все, все будет хорошо, малыш! И с математикой будет хорошо, и с остальными предметами мы отлично справимся — когда немного подрастем. Что касается латыни, то в этом деле ты уже и теперь настоящий маленький профессор.

Тут надо сказать, что у ректора была честолюбивая мечта сделать из маленького Мариуса великого человека, великого ученого — нечто вроде автора латинского учебника Мадвига. При этом ректор мысленно соглашался со своей скромной ролью — быть наставником гения, быть свидетелем его первых шагов на пути к Парнасу.

Но сам маленький Мариус не особенно задумывался над своей дальнейшей участью. По единодушному мнению учителей и школьных товарищей, он был совершеннейшим ребенком. И, по правде сказать, если б не латынь, он не добрался бы до этого класса.

В школе подшучивали и подтрунивали над Мариусом до той поры, пока Абрахам Левдал не взял его под свою защиту.

А это была надежная защита: Абрахам был сильным мальчиком и способным учеником. При этом отец его — профессор Левдал — занимал видное положение в городе.

Мариус и прежде втайне преклонялся перед Абрахамом, но когда Абрахам предложил ему свою дружбу, он чуть с ума не сошел от радости.

Дома Мариус в восторженных словах рассказывал матери о своем замечательном друге. Но восторг его еще более усиливался в присутствии Абрахама.

Была основательная причина, по которой Абрахам взял Мариуса под свою высокую защиту. Фру Левдал как-то сказала, что мать маленького Мариуса — одна из несчастнейших женщин в мире: одинокое, покинутое существо. Эти слова глубоко запали в сердце Абрахама, и он с особенным вниманием стал посматривать на маленького Мариуса. И когда однажды увидел, что школьники дразнят Мариуса и скунсы преследуют его, — Абрахам со всей решительностью выступил в качестве защитника Мариуса Готтвалла.

Спустя несколько дней мальчики стали неразлучными друзьями.

Абрахам ничего не имел против безмолвного обожания. К тому же Абрахам был безнадежно влюблен, и для него было большим облегчением изливать свою печаль верному другу, который никому не проболтается об этой его сердечной тайне…

Маленький Мариус, затаив дыхание, выслушивал горестные излияния Абрахама. Новая роль, в которой Мариус увидел своего друга, повергла его в великое изумление и еще более усилила преклонение. Перед Мариусом был взрослый человек и, более того, — несчастный влюбленный. Это было несколько выше его понимания, но это не умаляло восторженного состояния, в котором Мариус непрерывно пребывал.