Ядерный Вий (сборник)
Шрифт:
декабрь 1999
Status quo
— Мы сначала подумали, что его кто-то напугал, — признался Папкин. — Может быть, даже мы.
— Он вполне нормально рос, — подхватила Мамкин. — Тихий был очень, конечно.
— Ага, — методист со значением поднял палец.
— Нет-нет! — Папкин и Мамкин заговорили вместе. — Тихий, но это было…в допустимых границах, — закончил Папкин, а Мамкин умолкла, покрывшись сырыми
— Я понимаю, — кивнул методист. — Я не говорю, что он родился с аутизмом. Я говорю про общий фон…Были, вероятно, какие-то предпосылки…Вот вы говорите: тихий…
— Ну, да, — нехотя согласился Папкин, которому было неприятно признать, что да, какие-то предпосылки были, но он их проглядел.
— А чем он занимался, когда был тихим? От этого вопроса, сформулированного сугубо профессионально, Мамкин заметно смешалась.
— То есть — как?
— Ну, что он делал? Вот его привели из садика, раздели… а он?
Папкин пожал плечами:
— Так… в основном, сидел. В уголке или на диване. Телевизор смотрел. Книжки листал.
— Какие книжки?
— Не беспокойтесь, самые обычные, — Мамкин промокнула глаза. — Господи, какие же могут быть книжки. Бармалей, Маршак, отважные пузырьки…
— Что-что? — методист вскинул брови. — Что за пузырьки?
— Эти, с которыми сейчас все носятся, — махнул рукой Папкин. — Глупость, но, по-моему, безобидная. Пузырьки на планете квадратиков, Пузырьки и космические кубики… Пузырьки и хищные шарики Альтаира…
— Столько всего, — вздохнул методист и покачал головой. — Не в курсе, упустил. Всего не охватишь. Персонажи размножаются, как хомяки. Бог с ними, что он еще делал? Вы говорили про телевизор.
— Мы ему ничего такого не разрешали, — Мамкин, рассказывая, заново переживала и заново открывала предысторию. Собственные слова вылетали, словно чужие и превращались в страшные пузырьки, прилетевшие с планеты квадратиков. — Никаких ужасов. Он, конечно, смотрел рекламу, но ни разу не испугался… Детские фильмы, мультики, опять же пузырьки — сериал. Страшные новости выключали. В общем, мы следили…
— Понятно, — методист рисовал в блокноте геометрические фигуры. Первым шел круг, заключенный в квадрат; второй квадрат превращал первый в восьмиугольник, который методист обвел новым кругом. Повисла тишина.
— Продолжайте, я слушаю.
Папкин развел руками:
— Собственно, все… Он становился все тише и тише. В саду ни с кем не играл, постоянно один… Что-то строил из кубиков и колец. А дома сядет — и целыми вечерами рисует какие-то конструкции.
— Например? — Да вот вроде ваших, — Папкин кивнул на блокнот методиста.
— Даже так? Замечательно, — усмехнулся тот. — Вы знаете, что это такое? Это мандала. Или, если можно так выразиться, мандалоподобные фигуры. Когда сознание отпускает вожжи и начинаешь бездумно водить рукой, рисуя все, что ей вздумается, картинка может многое рассказать… Мандала — это ядро личности, Бог, если хотите. Это нечто цельное,
Папкин мрачно рассматривал бедную комнатку, маленькую кушетку, облезлый стол. В коридоре гремела ведром уборщица, за окном кто-то рычал и швырял ящики. Он поежился. Его предупреждали. Друг дома, кандидат философских наук, долго отговаривал его, убеждал не ходить к этому типу. "Проклятые позитивисты! — ругался философ. — Эти хищные твари подобрались к ядру человеческой личности, божественному, и ходят вокруг — то лизнут, то понюхают, и как бы уважают, но в глазах-то — голод, алчность бездонная! Лиса и виноград, мартышка и очки!"
А Мамкин вдруг вспомнила:
— Он как-то раз пожаловался, что кто-то рассказал ему про красную руку!
— Страшилку? — понимающе уточнил методист.
— Да. Из этих. Там еще простыня, гробик с крыльями, черная занавеска. Ну, вы знаете, в лагерях ими все бредили. В пионерских. Я думала, что все уже в прошлом, и даже поразилась — надо же, какая живучая чушь.
— Когда он вам пожаловался?
— Я точно не помню. Наверно, где-то год назад. Господи, после этого-то с ним и началось! — сообразила Мамкин.
Методист помолчал с многозначительным торжеством. — Сколько ему сейчас — пять?
— Пять и три месяца.
— Где он сейчас?
— Ждет в коридоре. С бабушкой.
— Вот как? — методист поднял брови. — И бабушку взяли?
— Он с нами боялся, — объяснил Папкин.
— Ага. Ну, к этому мы еще вернемся. Давайте пока про красную руку. Что она делала, эта рука?
Папкин нервно рассмеялся.
— Вы не поверите, но она тоже рисовала фигуры, только невидимые, в воздухе.
— Похожие на мандалу? — вопрос был полуутвердительным.
— Я не уверен, но вроде бы да.
— Он как-нибудь объяснил вам, что это значит?
— Нет, он ничего не объяснял, — сказала Мамкин. — Он только рассказал, что в садике ему говорили про красную руку, и теперь она ему снится. Или появляется прямо перед самым сном, чертит круги в воздухе
— Уже что-то, — методист отодвинул блокнот и впился в Мамкин взглядом, давая понять, что вступление закончилось, и начинается серьезный допрос. — Роды протекали нормально?
— Более или менее, — испуганно пробормотала Мамкин.
— Вам делали кесарево сечение?
— Боже упаси, нет. — Накладывали щипцы?
— Нет, все было нормально.
— Почему же тогда "более или менее"?
— Я с ним немного не доходила, — призналась Мамкин. — Недели три. На меня вдруг залаяла собака, и сразу начались роды. То есть схватки.
Методист углубился в детали. Испуганный Папкин завороженно слушал. Ему открывались подробности, о которых он не имел ни малейшего представления. Вопросы методиста становились все более специальными, и временами Папкин вообще не понимал, о чем идет речь.