Йага
Шрифт:
И жаба послушалась. Сцапала длинным языком комара да и сиганула одним длинным прыжком в подставленные ладони.
– Угостишь, хозяюшка?
Жаба покрутилась, устраиваясь удобнее, повернулась к девице задом.
– Ну не жадничай, милая! Я матушке обещала!
Девица рассмеялась и чмокнула зелёную бородавчатую спину. Ну кто б устоял?! Не устояла и хозяюшка: скрипуче квакнула, спрыгнула наземь и повела просительницу к ведьминому кругу, к волшебным грибам с алыми шляпками, кои при полной луне несут в себе чудодейственную силу. Вот только наполнить
Так не кричат от радости, да и заплутавшие путники не кричат так тоже. Так может лишь тот, кого жестоко бьют, да и сам он бьётся не на жизнь, а на смерть.
Лесная жительница нахмурилась: кому это дома не сидится в поздний час? Негоже тревожить темноту чащи!
Знай она людей получше, затаилась бы. Куда девке в драку?! Но девка звалось Йагой, что на древнем забытом языке значило «дар леса». И лес она знала куда как лучше, чем тех, кто у леса жил.
Йага поспешила на крик. Тени – за нею.
Свистели у висков ветви, путались в пышных волосах листья, расползалась под ногами влажная холодная земля.
Так бы и вывалилась Йага из зарослей в редкий березнячок, кабы не вцепился ей в юбку волк: поберегись! Девка с разбегу упала на живот и потому только осталась не видна тем, кто посмел потревожить ночь.
Пряный лиственный дух щекотал ноздри. Йага вытерла измазанные грязью щёки и подняла голову.
В роще шла битва. Да не битва даже, а побоище. Как иначе-то назвать, коли шестеро против одного? К тому ж, шестеро были на диво крепки: приземисты, широкоплечи. А тот один…
Дрался тот один ровно зверь загнанный. И кричал не он вовсе, а тот из шестерых, кто подначивал друзей, стоя за их спинами. Стоял он шатко, приподняв одну ногу. Йага из своего укрытия чуяла его горячую боль в голени.
– А будто мы тебя спрашивать станем! – продолжили мужики прерванную ругань. – Как надо, так и дерёмся! Не заслужил ты честного боя!
Рыжий, что защищался, дивно отличался от всех, кого прежде лесная госпожа встречала. Был он худощав и высок, светлокож, ровно не жаркое лето только что минуло, а суровая зима. В ушах его поблёскивали украшения, кои Йага разве что у мельничихи, приходившей к ним в избу за зельями, видала. Серьги видели и мужики, оттого раззадорились пуще прежнего.
– Ишь, разрядился как баба! Да ты сам баба!
Рыжий сплюнул кровь из разбитых губ и улыбнулся:
– Что-то жена твоя иное говорила, когда я её в конюшне обнимал!
Мужик заревел и кинулся на наглеца. Тот, хоть и качался от усталости, пригнулся и подставил ножку. Враг пробежал мимо. Но остальные-то не делись никуда! От удара тяжёлого кулака рыжий ещё увернулся, зато ногой в живот ему попали. Он и звука не проронил, только согнулся, хватая ртом воздух, да и этого хватило. Сыновья молочника – их Йага знала, не раз разряжала поставленные ими силки в лесу – скрутили молодцу руки. Ещё один добавил в челюсть и, заикаясь, пригрозил:
– К-коли уви-и-идим ещё раз, пе-е-е-еняй на себя!
– Че-че-чего ба-ба-балакаешь? – передразнил пленник. – Не-не-не понимаю!
За наглость и поплатился. Били рыжего крепко. В живот, в лицо, по спине. Молча и зло. Он же только вздрагивал от ударов.
Нутро лесной госпожи вскипело от злости. Вшестером на одного? Да так и зверь дикий в её лесу не посмеет, а тут люди! Она приподнялась на локтях и показала зубы. Зарычала, подзывая волка. Тот с готовностью подполз на брюхе.
– Чего встал? Помощь нужна! – вполголоса приказала она.
И волк, не медля, перемахнул через кусты. Шестеро крепких мужиков навряд испугались бы одного тощего волка. Да волк был не один. С ним вместе на поляну вытекли чёрные тени. Как живые расползлись у серых лап и потянулись к драчунам.
– Щур, протри мне глаза!
– А я говорил, нечего ночью к лесу соваться!
– Мужики, мужики, меня подождите!
– Сто-о-о-ойте!
Буяны сначала попятились, а там и вовсе бросились наутёк. Волк почесал задней лапой ухо и вопросительно оглянулся на Йагу: угодил?
– Угодил, дружок!
Ведьма потрепала его по загривку и пошла к избитому, что так и скрючился под берёзой. Осторожно перевернула на спину, ощупала рёбра, ища переломы.
Странным был этот пришлец. Рыжих в их краях вовсе не водилось, кожа белая, алое пятно на щеке, ровно головешкой приложили. И походил на местных не больше, чем лис на жирного зайца: рук-ног вроде столько же, а зверь другой. Побитый вздрогнул под чуткими пальцами и пробормотал:
– Где ж ты, когда надо… Всегда… Не к месту…
– Да здесь я, здесь.
Йага обтёрла ему измазанный кровью подбородок, проверила, чтоб горлом не шла руда. Ничего, жить будет. Не так его потрепали, как думалось. Али отбивался хорошо. Задрала рубаху – и ахнула!
– Краси-и-иво… – протянула девица.
По коже бежал чёрный узор. Петли цеплялись друг за друга, текли по телу. Однако ж рассмотреть не довелось: молодец зашевелился, принялся отталкивать лекарку.
– Не тронь сказал! Лучше сдохну, чем…
Руки пришлось отнять. Да оно и к лучшему: рёбра целы, только синяками белую кожу разукрасило. Йага достала из сумы единственный сорванный на болоте гриб, сдавила в кулаке. Белый сок, что у несведущего лекаря будет лишь ядом, собрался в мутные капли. Ведьма запрокинула голову, собирая их языком. Для незнающего человека яд. А знающему – средство волшебное.
Она склонилась над молодцем, осторожно разомкнула избитые губы и припала к ним ртом.
Яд смешался с кровью, побежал по жилам. Губы раненого едва дрогнули в ответ, от чего у лесной хозяйки замерло что-то внутри. Она оторопела, вскочила. Странный этот пришлец…
Волк подкрался тихо-тихо, как только зверь и может. Ткнулся лбом под колено и просительно заскулил.
– Знаю, – ответила ему ведьма, опуская ладонь на загривок. – Но я же не совсем в рощу вышла! Я же по краешку! Ты матушке не скажешь?