Ямбы

Шенье Андре

VI

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · На двадцати судах с едва прикрытым днищем — Чтоб выбить посреди реки — Тех пленников везли в цепях, в последнем сраме… И всех Луара приняла: Проконсулу Карье, под винными парами, По нраву скорые дела. Вот этих слизняков, приказчиков разбоя — Фукье, Дюма, как на подбор, — Где, что палач и вор, равны между собою Судья, присяжный, прокурор, — У, как я их хлестал, багровых от разгула, Когда, вином воспалены И похотью томясь, они сидят оснуло, Лоснятся, хвастают, пьяны, Сегодняшней резней и завтрашним разором, Перечисленьем подлых дел, И радуются им, и песни тянут хором! А для утехи потных тел — Лишь руку протянул, лишь

губы захотели — Красотки вмиг разгонят хмель: Поверженных забыв, они из их постели К убийцам прыгают в постель. Продажный этот пол слепит приманка славы. Он — победителю вприклад. Все, кто б ни победил, у женщин вечно правы: На шее палачей висят, В ответ на поцелуй губами ищут губы. Сегодня наглая рука Уже не встретит здесь ей недоступных юбок, Стальной булавки у соска. Раскаяние — ад, где ищут искупленья. Но тут не каются, а пьют. Ночами крепко спят, не зная сожаленья, И снова кровь наутро льют. Неужто же воспеть кому-нибудь под силу То, чем бахвалится бандит? Они смердят, скоты: копье, что их пронзило, Само, тлетворное, смердит.

VII

Когда войдет баран в пещерный сумрак бойни И поглотит его проем — Отара, пастухи, последний пес конвойный Уже не думают о нем. Мальчишки, что за ним, гоняясь, ликовали, Красоток разноцветный рой — Они его вчера умильно целовали, Украсив пестрой мишурой, — Не вспомнят про него, когда мягка котлета. Что в бездне помощи искать? Мне ясен мой удел. Не надо ждать ответа. Пора к забвенью привыкать. Как тысячу других, отрезанных от мира, Назавтра, стадо поделя, Разделают меня и выкинут для пира Клыкам народа-короля. А что могли друзья? Рукой родной и близкой, Мой истомленный дух леча, В решетку передать случайную записку Да золотой для палача… Живущий должен жить. Не мучайтесь виною. Живите счастливы, друзья. Вам вовсе ни к чему спешить вослед за мною. В другие времена и я Отвел бы, верно, взгляд от страждущих в неволе, Не замечая скорбных глаз. Сегодня мой черед кричать от этой боли, Да будет жизнь светла для вас.

VIII

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · Живем и мы. А что ж. Наверно, так и надо. Едим и спим в последний час. Покуда смерть-пастух выгуливает стадо, Пока топор не выбрал нас, Тут сплетничают, пьют, мужьям очки втирают, Ревнуют, пакости творят, За картами сидят и юбки задирают, Кропают вирши и острят. Вон кто-то шар надул: он прыгает, летучий, Набитый ветром, без помех, Как речи семисот пошлейших недоучек — Меж них Барер ученей всех, А рядом мельтешат, острят и колобродят Политиканы, болтуны. Но заскрипела дверь — и на порог выходит, Среди внезапной тишины, Казенный поставщик кормов для тигров-судей… Чье нынче выпало число? Кто ляжет под топор? И леденеют груди… И облегченно: пронесло! Бесчувственный глупец, тебе — назавтра срок! · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

IX

Погас последний луч, пора заснуть зефиру. Прекрасный день вот-вот умрет. Присев на эшафот, настраиваю лиру. Наверно, скоро мой черед. Едва успеет час эмалью циферблата С привычным звоном пропорхнуть, За шестьдесят шагов, которым нет возврата, Проделав свой недолгий путь, Как непробудный сон смежит мои ресницы, И прежде чем вот этот стих В законченной строфе с другим соединится, Наступит мой последний миг: Войдет вербовщик душ, посланец смерти скорой. Под гоготанье солдатни Он выкликнет меня в потемках коридора, Где я отмериваю дни, Оттачивая строк карающие пики — Коплю бессильные слова, — И рифма на губах затихнет в полувскрике, Запястья стиснет бечева. Через толпу друзей по тесноте прохода Проволокут меня силком. Я был одним из них до страшного прихода, Но я им больше не знаком. Что ж, я пожил свое. Свобода побуждений, Мужская честь и прямота, Святые образцы ушедших поколений, Блаженства робкая мечта, Фемиды грозный лик над кровью преступленья, Высокой жалости урок, Деянья старины, не знающие тленья, Горячность дружественных строк — Их

в мире больше нет! На что мне жить на свете, Где верховодят ложь и страх? О трусы, только мы одни за все в ответе! Прощай, земля! Прими мой прах. Довольно мешкать, смерть! Утишь мои мученья. Ты впрямь, душа, погребена Под грузом бед? Но жить — такое наслажденье! И жизнь моя еще нужна. Кто честен — тот, судьбой гоним несправедливо, Уже готовый в землю лечь, Не опускает глаз, и так же горделива Его бестрепетная речь. Но если не дано изменчивой судьбою Мечом потешиться в бою — Чернила под рукой, а боль всегда со мною. Из них оружие скую! И если, Правота, ни помышленьем тайным, Ни просто словом невпопад, Ни жестом, ни хотя б сомнением случайным Перед тобой не виноват, И если жжет тебя больнее всякой боли Тысячеустая хвала Деяньям подлецов, ревнителей неволи, — Спаси меня! В разгуле зла Я мститель твой, я длань, разящая громами! Уйти, не отстреляв колчан, Не растоптав в грязи, в стыду, в позоре, в сраме Мерзавцев, сеющих обман, — Кладбищенских червей, дорвавшихся до тела Несчастной Франции? Сюда, Мое перо, мой крик, мой гнев — пора, за дело! Когда б не вы — что я тогда? Вы жаркая смола, питающая пламя, Хоть факел выгорел до дна. Я в муках, но живу, я неразлучен с вами. Надежды мощная волна Меня несет. Без вас и жизнь — одна отрава: Тоски ощеренная пасть, Соратники в ярме, палаческая слава Лжеца, палаческая власть, Достойных нищета, изгнанников могилы, Закона пакостная ложь… И в этом жить?! Ну нет! Всегда достанет силы Всадить в себя кинжал! Так что ж? Неужто никого — почтить хотя бы словом Полегших жертвами резни И осушить глаза их сыновьям и вдовам, Чтоб окровавленные дни Пугали палачей упорством возвращенья, Как неизбытая вина, Чтоб их нашла в аду трехвостка отомщенья, Уже для них припасена? Чтоб плюнуть им в лицо, мученье их смакуя?.. Смерть, не стучись! Я отопру. Страдай, гневись, душа, отмщения взыскуя! Плачь, Доблесть, если я умру.

Примечания

I

Когда-то страстный Архилох… — древние греки считали Архилоха (вторая половина VII в. до н.э.) великим лирическим поэтом. Сватаясь к дочери паросского богача Ликамба, Архилох получил грубый отказ. В отместку за это он осыпал Ликамба оскорбительными стихами, написанными новым размером — ямбом. Опозоренный Ликамб покончил с собой. (Здесь и далее прим. перев.)

II

Давид, Жак Луи (1748—1825) — знаменитый французский живописец-классицист, близкий друг Робеспьера, один из видных деятелей Конвента. Его кисти принадлежит картина «Смерть Марата». Прах последнего, по предложению художника, поддержанному Конвентом, был перенесен в Пантеон.

Барер де Вьёзак, Бертран (1755—1841) — член Комитета общественного спасения, видный деятель Конвента. Известен своим красноречием, равно как экстремизмом своих заявлений в Конвенте, снискавших ему прозвище «Анакреон гильотины». Участник Термидора, позднее эмигрировал в Бельгию.

Бриссо, Жак Пьер (1754—1793) — видный политический деятель, депутат Конвента, жирондист. Отправлен на гильотину по решению Конвента.

Да, женская рука… — имеется в виду Шарлотта Корде, убийца Марата.

Доволен Кальвадос — после убийства Марата ходил слух, что оно организовано жирондистами, укрывшимися в Кальвадосе.

Пелетье — Лепелетье де Сен-Фаржо, Луи Мишель (1760—1793) — видный деятель якобинцев. Заколот роялистом, так как был в числе депутатов Конвента, голосовавших за смертную казнь Людовику XVI. В январе 1793 года останки Лепелетье перенесены в Пантеон. Этот эпизод Великой французской революции запечатлен Давидом в картине «Последние минуты Мишеля Лепелетье де Сен-Фаржо».

Бурдон де ля Кроньер, Леонар (1754—1807) — член Конвента, враждовавший как с Робеспьером, так и с жирондистами.

Лакруа — Делакруа, Жан Франсуа (1753—1794) — дантонист, обезглавлен одновременно со своим знаменитым другом.

Лежандр, Луи (1752—1797) — якобинец, парижский мясник, один из ближайших друзей Дантона. 9 термидора был среди противников Робеспьера.

Колло д’Эрбуа, Жан Мари (1749—1796) — видный деятель якобинской диктатуры, член Комитета общественного спасения. Принимал участие в усмирении мятежа в Лионе, где несколько сот мятежников были расстреляны, так как Колло считал, что гильотина работает слишком медленно. В ведении Колло находились каторжные тюрьмы, на что намекает Шенье. Участник термидорианского переворота. Позднее отправлен на каторгу, где и скончался.

Тюрьо де ля Розьер, Жак Алексис (1753—1829) — депутат Конвента, близкий друг Дантона.

Шабо д’Алье, Жорж Антуан (1758—1819) — депутат Конвента, член Трибунала. Автор работ по юриспруденции, при Наполеоне — участник разработки гражданского кодекса Франции.

Анахарсис Кло — Дю Валле-де-Грас Клоотс (Кло — у Шенье), Жан Батист (1755—1794) — якобинец, депутат Конвента. Именовал себя «оратором всего человечества». Немец по национальности, Клоотс принял французское гражданство. Взял имя Анахарсиса — в честь скифского философа (ок. VI в. до н.э.), долгое время жившего в Афинах. Казнен по приговору революционного трибунала.

Кабанис, Пьер Жан Жорж (1757—1808) — врач и философ, друг Мирабо, философа-просветителя Кондорсе. Один из авторов наполеоновской конституции VIII года, следующим образом определивший ее суть: «Все делается для народа и во имя народа, ничто не делается его собственными руками и под его неразумную диктовку».

Грувель, Филип Антуан (1758—1806) — литератор и дипломат, секретарь Временного исполнительного комитета. В этом качестве зачитывал смертный приговор Людовику XVI.