Ян-Ваныч
Шрифт:
— От реки чайки и гибнут, когда ветер с земли их гонит обратно, на море, — поясняет свою мысль Ян-Ваныч. — О провода задевают…
О проводах я как-то не думаю, а вижу еще один лист — шестипалый, вроде знакомый и совсем удивительный в этих местах, и не один, их много — больших, с капустные, и чуть меньше, зеленых, пожелтевших и вовсе бурых.
— Так это ж каштан, — объясняет мне Ян-Ваныч уже почти с украинским говорком. — Только каштан здешний несъедобен…
А я думал, что каштаны растут только в Киеве и на юге России.
Мы разговариваем всегда на ходу.
В нынешнем году Ян-Ваныч постарел. Или это — осень, когда я прежде не бывал здесь, и эти листья. Но и осень, и листья были и прежде.
На Яне-Ваныче потертая, с пятнами и замусоленной лентой шляпа. Лицо, конечно, не очень молодое, но и не старое. В конце концов, если на мое лицо взглянуть? Я свое не вижу, но, по-моему, у Яна-Ваныча лицо как лицо. Доброе, ласковое, внимательное ко всему вокруг.
А руки сильные. Если посмотреть, как он работает, позавидуешь. Я, старый солдат, как и он, но, пожалуй, такой силы и сноровки у меня нет.
Я сказал ему добрые слова о его руках.
— Что делать! Работа такая! Привыкнешь! — сказал Ян-Ваныч.
И опять мимо проходят люди:
— Здравствуйте, Ян-Ваныч!
— Дедушка Ян, привет!
Детям отвечает Ян-Ваныч — одним по-русски, а другим по-своему.
Женщины идут на рынок и в магазины и тоже здороваются с Яном-Ванычем. Перед ними он шляпу снимает, кланяется, а то и расспрашивает о том о сем. И поразительно, что в каждом случае у него подход свой — то по-русски пошутит, то с украинским говорком, с белорусским, а то и кавказское «генацвале» или «кацо» не забудет…
Когда я рядом с Яном-Ванычем, я тоже должен приветствовать его знакомых и присутствовать при его мимолетных разговорах, но меня, слава богу, тут никто не знает, кроме самого Яна-Ваныча. Иногда он кланяется машинам, которые проезжают мимо, а кому кланяется, не знаю. Я люблю поговорить с Яном-Ванычем, но не терять же время. И потому я чаще ухожу от этих разговоров.
Но вот на днях был случай, и я жалею о нем.
Как обычно, на минуту остановился я, чтобы поздороваться с Яном-Ванычем, но появилась старушка, вроде милая, и заговорила нас. Все расспросила, все узнала, добрая такая старушка. Мне пришлось отвечать на все вопросы ее, хотя, впрочем, говорила больше она, а не я.
Ян-Ваныч вставил одну фразу на гортанном, кажется, немецком языке.
Удивительный человек Ян-Ваныч! И немецкий знает.
— А между прочим, известная женщина, старейший член партии, старая большевичка, чуть ли не в красных стрелках была. Еврейка, но тех, кто в Израиль едут, клянет…
Я поторопился обдумывать свои мысли, а Ян-Ваныч остался бороться с октябрьской буйной листвой…
Погода и в эти октябрьские дни здесь меняется. То дождь, то снежок посыпал, то опять солнце и почти тепло. А листья сыплются и сыплются, и кажется, не будет им конца. На деревьях и на кустарниках еще почти все зелено.
— Не завидую вам, Ян-Ваныч! — говорю при очередной встрече.
— Что вы! Вот у вас — работа, а моя? — смеется Ян-Ваныч. — Моя — одно удовольствие!
Голуби ходят в ногах у Яна-Ваныча. Люди здороваются. В небе чайки перелетают с моря на реку и с реки на море. Белочки бегают по ограде и прямо по мостовой. От меня шарахаются, а от Яна-Ваныча нет.
— Люблю это, ох, как люблю! — говорит Ян-Ваныч. — Жизнь! Знаете, война, фронт! Научишься любить все живое!
Я вспомнил почему-то старую большевичку и то, что Ян-Ваныч говорил с ней по-немецки. У меня нет никаких способностей к языкам. Ни одного не сумел одолеть даже на практике в других странах. А вот Ян-Ваныч — дворник, а и немецкий знает.
В самом конце октября стало вдруг удивительно тихо и тепло, и море совсем не штормило, и река вошла в свои берега, и только туманы хмурили по утрам, но днем они рассеивались.
Работать в такие дни труднее. И я чуть свет выходил из дому, чтобы побродить: авось на ходу что-то родится.
Раз прошел по знакомой улице, два и еще несколько дней, но не увидел Яна-Ваныча. Тротуар не подметен, усыпан листвой, после ночных заморозков, скользкой и липкой.
Другие метут. Мужчины и женщины, девчонки и мальчишки — слева и справа от меня, впереди и совсем в удалении, и за спиной моей — борются с листьями, метут их крепкими березовыми метлами. Некоторые — в оранжевых жилетах, чтобы не задела случаем проезжая машина. И только Яна-Ваныча нет. И тротуар в листве — его участок. Случилось что? Заболел? Или — дома? Мало ли что бывает, и у меня тоже, но тут — у кого спросить?
Дней пять прошло так, и я все реже ходил на улицу — начал работать. Но Ян-Ваныч не выходил из головы.
Случаем вспомнил про мальчишек, которые так любят Яна-Ваныча, дедушку Яна, и как-то нарочно пошел прогуляться, когда они возвращаются из школы.
Первые же, что встретились, узнали меня и поздоровались. Да и я с ними встречался, когда тут был Ян-Ваныч.
Поговорили о школе, об отметках, как положено, а потом я спросил:
— А дедушка Ян, как он поживает? Что-то не видно его?..
Самый маленький, глазастый, пожал плечами с ранцем:
— Говорят, посадили его…
— Как, за что?
— Не знаю, говорят, посадили…
— Как не знаешь? — перебил второй — с акцентом. — Не знаешь, не знаешь! Фашистам он помогал, вот и все! Тебе еще объяснять!..
Третий — хилый, тощий — сказал что-то о том, что, может, он проворовался, бывает такое, и вот у какой-то продавщицы, тети Индры, так было, а она рядом живет, но потом ее отпустили.
— Да что про тетю Индру! — возмутился второй. — Фашистам! Понимаешь, фашистам, а ты про тетю!..
Из документов.
1) Ордер на арест… Лидейса Я. Я…
16/X-71 г…
2) …За особые заслуги перед оккупационными войсками и администрацией лагеря объявить благодарность следующим служащим лагеря из наемных:
1. Флегонтову И. Я.
2. Глушко П. В.
3. Лидейсу Я. Я…
Последние проявили верность немецкому рейху и делу фюрера, за что достойны высокой похвалы и поощрения.