Ян Жижка
Шрифт:
А тем временем архиепископ Конрад, переодевшись деревенским священником, успел сбежать.
Увидев, что Конрада во дворце уже нет, осаждавшие ринулись в ближние церкви, сорвали со стен и изломали иконы, изрезали в куски и затоптали облачения. Нескольких священников, известных врагов Гуса, вытащили из домов и жестоко избили. Двоих, которые особенно усердствовали в проклятиях и отлучениях, связали и тут же утопили во Влтаве.
Поглядев на бушевавший пражский люд, оба рыцаря отъехали назад, к мосту.
— Да, с ними!. — задумчиво сказал Жижка. И добавил убежденно: — Скоро буду с ними!
По улице бежали дети. Они окружили кольцом попавшегося им монаха. Приплясывая, долго провожали его криком:
— В
По другую сторону Влтавы, у церкви св. Мартина, стояла густая толпа. После неистовых криков, разгула народных страстей на Малой Стороне здесь рыцарей поразила тишина. Позванивали колокола, из церкви неслось пение.
Жижка и его товарищ слезли с коней и протолкались к алтарю. Священник-гусит, держа в руках большую медную чашу, полную вина, возглашал по-чешски молитву и причащал молящихся.
Оба рыцаря подошли к чаше, причастились.
На протяжении XIII и XIV столетий в католической церкви постепенно утверждался канон, по которому священники причащались хлебом и вином, а миряне — только хлебом. В глазах суеверного и темного средневекового человека такое «преимущество» духовных лиц казалось огромным и важным.
Устанавливая эти разные формы причащения, католическая иерархия, несомненно, стремилась сделать в глазах народной массы касту церковников вдвойне священной и неприкосновенной. Некоторое время этот нехитрый прием производил желательное Риму впечатление.
В 1414 году один из ревностных последователей Гуса, ученый магистр богословия Пражского университета Якубек из Стржибра занялся этой богословской «проблемой» и «доказал», что единственное угодное небу причащение мирян — это причащение «телом и кровью Христовой».
Гус в это время уже томился в констанцской темнице. Получив трактат Якубка, он одобрил мнение своего ученика о причащении мирян не только хлебом («телом»), но и вином («кровью») из чаши.
Впоследствии, в накаленной атмосфере социальной, национальной и религиозной борьбы вопрос о чаше быстро перекочевал из «ученых» богословских трактатов на поля народных битв.
Чаша влекла поднявшийся чешский народ прежде всего как символ равенства, как отрицание привилегий духовенства. Массы городского и сельского люда Чехии требовали от своих священников причащения вином.
Если священник отказывал народу в причастии вином из чаши, его, как злейшего врага, изгоняли из церкви, справедливо видя в нем союзника духовных и светских феодалов. Со злостными попами, звавшими на помощь своему католическому правоверию вооруженные отряды епископа или католических панов, народ расправлялся круто и беспощадно.
Констанцский собор, узнав о новой ереси «чашников» в Чехии, рвал и метал. «Подобоев», как называли сторонников причащения под обоими видами — хлебом и вином, собор предавал проклятию, отлучал от церкви. На города, где причащали мирян из чаши, налагался интердикт — запрещение церковной службы.
Рыцари, вернувшиеся к вечеру на Градчаны, застали в королевском замке невообразимую суматоху. Королева Софья, Наивысший бурграф Ченек Вартемберкский, земский гетман Моравии Лацек Краварж рассылали во все стороны гонцов к важнейшим панам, приглашая их на чрезвычайный панский сейм.
Вскоре в Прагу съехалось пятьдесят шесть человек, цвет чешского панства. Много произнесено было пылких слов и клятв верности учению Гуса. Под горячую руку паны сочинили резкое обращение к Констанцскому собору:
«…Не получивши доказательства ни одному обвинению, которое вы предъявили нашему магистру, основываясь на клевете и оговорах, вы все же осудили его и предали жестокой казни, к величайшему несчастью и вечному унижению Чехии и Моравии… Собор обвиняет нас и христианнейшие королевство и маркграфство в том, что у нас якобы гнездятся заблуждения и ереси, которые надо искоренить. Как можем мы снести такие оскорбления?! Чтобы сохранить нашу совесть и честь, мы заявляем вам и всему свету, что Ян Гус был человек безупречный и высоконравственный, что учил он заветам евангелия, ненавидел всякую ересь и заблуждение и призывал верующих к миру и любви. Мы заявляем, что всякий, кто утверждает, якобы в Чехии водятся ереси, независимо от важности его поста и знатности рода, — лжец, предатель и враг нашей страны и народа, сам наихудший еретик, сын дьявола и отец лжи… Мы принесем наши жалобы будущему единому папе. Мы будем ему повиноваться во всем, что справедливо и законно, соответствует законам божьим и здравому смыслу. Но мы будем продолжать следовать заветам Христа и тем, кто будет их проповедовать, — скромным и праведным нашим священникам. Мы будем охранять их и покровительствовать им, хотя бы за это нам пришлось платить своею кровью».
5 сентября чешские паны, сочинившие это послание-вызов Констанцскому собору, образовали панскую гуситскую лигу. Во главе ее стали Ченек Вартемберкский, Лацек Краварж и Бочек Подебрадский.
В короткий срок к панской гуситской, лиге примкнули четыреста пятьдесят два пана.
Почти одновременно образовалась и враждебная панам-гуситам контрлига панов-католиков, слепо преданных собору и Сигизмунду. Это были четырнадцать богатейших и влиятельнейших панов королевства и маркграфства.
Ян Жижка с огромным интересом следил за действиями чешского панства. С чего бы это, спрашивал он себя, пускаться панам в такое отчаянное дело?
Он не видел в этом ничего, кроме хитрости, ловкого маневра, за которым скрывались эгоистические интересы.
Весь чешский народ знал, что венгерский король был главным виновником смерти Гуса. А паны умудрились в свое обращение к собору рядом со словами о лжецах, предателях и врагах написать: «За исключением императора, нашего будущего короля, который, как мы верим, не взял на себя в этом деле никакой вины».
С омерзением и глубокой неприязнью почувствовал Жижка, что авторы этих строк движимы были вовсе не священным негодованием, охватившим чехов, а собственными корыстными расчетами, которые они прикрыли лицемерными словами наигранного гнева и возмущения.
В один из сентябрьских дней того бурного года Жижка и Николай из Гуси заехали на постоялый двор «Белого Льва», где остановился их приятель рыцарь Хвал из Маховиц, прибывший в столицу из своего замка Рженицы в южной Чехии. У Хвала они застали незнакомого им плзеньского священника Вацлава Коранду.
Зашел разговор о делах чешской провинции.
Я проехал сейчас добрую половину королевства, — рассказывал Хвал, — всюду от Стрекониц до самой Праги одно и то же: паны со своими людьми выгоняют монахов из монастырей, выгребают казну из монастырских и церковных сундуков, захватывают монастырские и церковные земли. Крестьяне помогают им от всей души, лютуют страшно, ломают иконы, рвут хоругви, жгут церковное и монастырское добро, колотят монахов. А паны, что только можно, все свозят в свои замки, запахивают межи, забирают земли со всем, что на них, — с деревнями и крестьянами. «Вы, селяне, теперь уже не монастырские, — говорит им пан, — церковь не должна больше владеть вами. Так учил нас Христос и праведный проповедник его, милый всем нам Ян Гус. Вы теперь, селяне, хвала господу, мои, панские, и земля, на которой вы сидите, тоже моя. Я буду вам, селяне, милостивым паном, если будете хорошо работать и платить мне оброка не меньше, чем платили кровососам-попам».