Японский оксюморон
Шрифт:
Нет, я, упаси бог, не утверждаю, будто местного колорита в фильме нету вовсе: ракурсы, к примеру, берутся обычно с высоты колен — ну, это вообще "фирменный знак" японского кинематографа… Только ведь речь, как легко догадаться, не о том. Я просто-напросто хочу сказать, что в мире существует ряд территорий, традиционно формирующих социокультурную периферию Европы (Россия, Латинская Америка, та же Грузия), и Япония — одно из звеньев этого обрамления. (Если тут кого оскорбляет слово «периферия» — можете говорить «фронтир»… ну как — сразу полегчало?) И раз уж мы относим к Европейской культуре Иоселиани с Кустурицей и Маркесов-Борхесов-Кортасархесов, то ровно с теми же основаниями следует включать в нее и Акутагаву с Миядзаки. (Нечего удивляться, кстати, что между этими — скажем так: евро-ориенированными культурами возникает некое полумистическое сродство, "влечение — род недуга"; вспомните дивную новеллу Акутагавы «Вальдшнеп», в коей Толстой с Тургеневым принуждены автором разруливать возникший между ними конфликт, действуя чисто в рамках самурайской
Тут могут возразить, что «европейская» (точнее — "евроатлантическая") культура по нынешнему времени, дескать, просто поглотила и растворила в себе все остальные, в том числе и японскую — эдакая культурная глобализация. Ну, вроде как английский стал нынче подлинным языком межнационального общения, в точности как латынь для Средневековья, вполне естественным образом войдя в нашу жизнь по двум каналам — через персональные компьютеры и через молодежную субкультуру (и похоронив при этом, раз и навсегда, любые искусственные прожекты вроде эсперанто)… Однако аналогия сия обоюдоострая: ведь наличие универсального, "от Лиссабона до Сингапура", компьютерно-тинэйджерского пиджин-инглиша отнюдь не отменяет существования на этом пространстве всех прочих языков — в том числе и натурального языка Мильтона и Шекспира.
Так что ни нобелевский лауреат Воле Шойинка, ни многострадальный Салман Рушди к европейской культуре не принадлежат никоим образом — невзирая на все свое оксфордско-гарвардское образование и парижскую прописку. Да и может ли оно быть иначе, если антропологами экспериментально показано, что, к примеру, для представителей австралоидной расы само пространство и время организованы иначе, чем у нас — что, кстати, и делает столь захватывающе интересной не только живопись Альберта Наматжиры, но и космогонию аборигенов (интересной — подчеркиваю! — не для фольклористов, а для физиков). Соответственно, каждый из этих художников работает в рамках своей социокультурной традиции, и для всех них "европейская культура" есть не более чем универсальный трансляционный механизм, протокол общения, позволяющий донести до нас (и друг для друга!), собственные смыслы — пусть и с неизбежными погрешностями.
Так вот, одна из основных мировых культур, чью автохтонность и обособленность от европейской никто никогда не подвергал сомнению — китайская. И по любым соображениям — историческим, геоэкономическим, религиозным — Япония вроде бы должна всецело принадлежать к социокультурной периферии Китая; должна — но ведь не принадлежит, обнаруживая при этом отчетливые связи с бесконечно далекой во всех отношениях Европой!
Эту уникальность Японии можно проиллюстрировать одним простым примером. Означенная социокультурная периферия Китая включает в себя, помимо Японии, кучу стран: Тибет, Корею, Вьетнам, чуть более опосредовано — остальные страны Индокитая и Малайский архипелаг. Сам Китай дал миру Великую литературу; а вот ни в одной из его стран-сателлитов сколь-нибудь заметной (в мировом масштабе) литературы так и не возникло — кроме, ясное дело, Японии… (Представляю, как оскорбятся на этом месте иные гуманитарии: "Не надо, знаете ли, выдавать собственное невежество за…" — но давайте называть вещи своими именами. Думаю, любой россиянин (из тех, кто еще сохраняет привычку читать) с легкостью назовет, в режиме "Интеллектуального марафона", с десяток японских авторов — от Басе до Мисимы и Кобо Абэ, с полдесятка китайских (тут много хуже с современностью — кроме Лао Шэ и Гао, так вот, сходу, мало чего сообразишь), но вот корейских или вьетнамских… Или взять известную серию «Азбука-классика», ориентированную как раз на такого массового читателя: много японцев (Сэй Сенагон, Кавабата, Акутагава, Сайкаку, Танидзаки), немного китайцев (Пу Сун Лин с его "Лисьими чарами" и Ли Юй) — и никакой более азиатчины…)
Однако есть, как уже сказано, и вполне устоявшаяся точка зрения, будто все социокультурное сходство между Японией и Европой носит чисто внешний, конвергентный характер; дескать, вон дельфин с акулой тоже внешне схожи — и что ж с того?.. ("При внимательном изучении истории Японии можно видеть, что явления, внешне очень сходные с теми, что мы не раз встречали на Западе, не гомологичны им, а лишь внешне похожи, но имеют совершенно иную природу, то есть аналогичны.") Логическая цепочка тут в общих чертах такова.
В современном мире "выделяется всепланетная индустриальная культура Запада, ориентированная на линейное время, материальное благосостояние и систему культурологических констант, порожденных семантическим спектром понятия «личность». Далее — страны Востока: Тибет, Индия, Китай, Япония. Мир-экономика с циклическим временем, приматом духовного над материальным и коллективного над личным. Полное зеркальное отражение европейских ценностей. Наконец, Юг, страны ислама. Очень позднее, произошедшее уже в историческую эпоху, расщепление
Что же касается «личности», то корни этого понятия (тут не поспоришь!) и вправду христианские. Собственно, христианская трансцеденция за тем и была востребована античным социумом, который в мучительном кризисе изживал архаические, патерналистские формы организации: Всеблагой Господь, Отец Небесный нужен человеку именно как сугубо индивидуальная, внесоциальная моральная опора — на случай, если требуется означенному социуму противостоять. Другое дело, что окончательная «доводка» (под современный стандарт) этой самой «личности» происходила как раз в процессе поэтапной секуляризации мира: эпох Возрождения и особенно Просвещения… Ну, а поскольку Япония, как известно, — страна нехристианская, не знавшая ни Реформации, ни Просвещения, то и взяться всей этой «личностности» было просто неоткуда: "Коллективизм традиционного японского общества был таким, что не было даже специального слова для обозначения индивидуальности. Характерно, что такое слово (кодзин) зафиксировано только в 1890 г. Сама проблема индивидуальности, возможности противостояния целей общества и индивидуума, появилась в Японии только после событий Мэйдзи… Современная японская литература ярко демонстрирует именно это качество: вброшенная в Новое время Япония воспринимает индивидуацию как отвратительное и неестественное одиночество" (Г.Ю.Любарский).
Отсюда следует естественный вывод, что самураи — никакие не рыцари (это чистая правда), что японское «гири» довольно слабо корреспондирует с европейской «честью» (и это правда: «гири» — понятие сословное, а «честь» сугубо личное; именно личная честь позволяет, например, человеку отказаться исполнять преступный приказ, даже исходящий из уст Самодержца — ибо Небесный суд, как ни крути, авторитетнее суда Земного), etc. Логично, Штирлиц?…
Логично-то оно, может, и логично, но в целом вышеприведенное построение есть просто призыв "не верить глазам своим", поскольку на клетке сего слона написано: «Буйвол». "Культура Японии неличностна (в сравнении с европейской) оттого, что индивидуализация там невозможна — так уж оно исторически сложилось…" Так вот, позвольте не поверить; в смысле — позвольте поверить глазам своим, а не табличке.
Ну, откуда могла взяться индивидуализация в суперколлективистской, китайско-ориентированной стране — вопрос отдельный; версий тут можно выдумать уйму. Японист А.Горбылев, специалист по истории воинского искусства, полагает например, что все дело в географии. Основы воинской традиции были импортированы в Японию из Китая, однако изящные шахматные стратегеммы Сун-Цзы оказались малопригодны в отсталой стране с горным рельефом и неразвитой сетью коммуникаций. Вместо «правильной» китайской войны с согласованным маневром крупных войсковых масс ("Ди эрсте колонне марширт…") возникла практика "войны коммандос" — слабо координированных действий мелких мобильных соединений, воющих сугбо "не числом, а уменьем". В этих условиях всегда резко возрастает роль элитных подразделений, разведки и диверсантов (ниндзя) — а ведь это все товар штучный, не штамповка; и если основными добродетелями китайского командира являются дисциплина и исполнительность, то японского — инициатива и нестандартность мышления. Средневековые японские повествования о войне полны упоминаниями имен командиров среднего и низшего звена, «лейтенантов» и «сержантов» — чего вы никогда не отыщите в китайских текстах (да и в европейских, между прочим, тоже). То есть, для японской воинской традиции принцип "Незаменимых нет!" не работает изначально — вот вам и индивидуализация:
"Стая сильна лишь волком,Волк лишь стаей силен"…Если же не брать в расчет столь экзотичные версии, то объяснение большей (по сравнению с Китаем) индивидуализации членов японского социума будет ровно тем же, что и для Европы: разделение властей. Общепринятой считается точка зрения, что европейские свободы опираются на фундамент традиционной независимости власти духовной (Папский престол) от светской (местный монарх): социальная иерархия, в которую встроен европеец, в итоге оказывается не однолиненейной, и у человека в любой ситуации сохраняется возможность личного выбора. Этим Западная Европа отличается и от стран ислама, где подобный плюрализм невозможен в принципе, и от Восточной Европы, где Церковь, в силу ряда исторических обстоятельств, была обращена в заурядный департамент государственного аппарата, эдакое Министерство духовного окормления. В средневековой Японии же сложилась уникальная ситуация "параллельной власти" с царствующим, но не правящим Императором и военным правительством-бакуфу, возглавляемым сегуном. В итоге возникает блистательно описанная Воннегутом «термопара» "Боконон — Монзано": все хорошее в этой жизни, знамо дело, исходит от Императора, что только и молится за нас, грешных, а все плохое (непосильные налоги, принудработы, полицейско-судебный произвол, etc) — от безличного бакуфу, которое можно даже и уважать (а куда денешься), но вот любить — я извиняюсь… Ситуация эта, кстати, порождает любопытнейший (и вполне положительный в глазах японцев) социальный типаж — мятежник-роялист: явление, по внутренней своей сути сходное с европейским и русским самозванчеством (к чему мы еще вернемся).