Ярмарка тщеславия
Шрифт:
– Эмилия, перед богом клянусь, я ни в чем не виновата перед своим мужем, – сказала Ребекка, отворачиваясь.
– А передо мной тоже не виновата, Ребекка? Тебе не удалось, но ты старалась. Спроси свое сердце – не так ли это?
«Она ничего не знает», – подумала Ребекка.
– Он вернулся ко мне. Я знала, что он вернется. Я знала, что никакая лесть, никакая ложь не отвратит его от меня надолго! Я знала, что он вернется! Я столько молилась об этом.
Бедняжка проговорила эти слова с такой стремительностью и воодушевлением, что Ребекка не нашлась, что ответить.
– Что
– Я… я… никогда не приходила сюда, – перебила Ребекка и некстати сказала правду.
– Верно, сюда ты не приходила, ты заманивала его к себе. Может быть, ты и сегодня пришла отнять его у меня? – продолжала Эмилия, словно в бреду. – Он был здесь, а теперь его нет. На этой самой кушетке, здесь, он сидел. Не прикасайся к ней! Здесь мы сидели и разговаривали. Я сидела у него на коленях и обнимала его, и мы читали «Отче наш». Да, он был здесь. И они пришли и увели его, но он обещал мне вернуться.
– И он вернется, дорогая, – сказала Ребекка, невольно тронутая.
– Посмотри, – продолжала Эмилия, – вот его шарф. Не правда ли, какой красивый цвет? – И, подняв бахрому, она поцеловала ее. Она еще утром обвязала его себе вокруг талии. Теперь она, по-видимому, забыла свой гнев, свою ревность и даже самое присутствие соперницы. Она молча подошла к кровати и с просветленным лицом стала гладить подушку Джорджа.
Ребекка, тоже молча, вышла из комнаты.
– Ну, как Эмилия? – спросил Джоз, который по-прежнему сидел в кресле.
– Ее нельзя оставлять одну, – отвечала Ребекка. – Мне кажется, ей очень нехорошо! – И она удалилась с весьма серьезным лицом, отвергнув просьбы Джоза остаться и разделить с ним ранний обед, который он заказал.
В сущности, Ребекка была женщина не злая и услужливая, а Эмилию она, пожалуй, даже любила. Упреки подруги были скорее лестны Ребекке, как жалобы побежденной. Встретив миссис О’Дауд, которую проповеди декана нисколько на этот раз не утешили и которая уныло бродила по парку, Ребекка подошла к ней, несколько удивив этим майоршу, не привыкшую к таким знакам внимания со стороны миссис Родон Кроули. Услышав, что бедняжка миссис Осборн находится в отчаянном состоянии и почти лишилась от горя рассудка, добрая ирландка тотчас же решила навестить свою любимицу и постараться ее утешить.
– У меня и своих забот достаточно, – важно заметила миссис О’Дауд, – и я думала, что бедняжка Эмилия не очень нуждается сегодня в обществе. Но если ей так плохо, как вы говорите, а вы не можете остаться с ней, хотя так всегда ее любили, я, конечно, попробую ей чем-нибудь помочь. До свидания, сударыня.
С этими словами обладательница «репетитора» тряхнула головой и зашагала прочь от миссис Кроули, общества которой она нисколько не искала.
Бекки с улыбкой на устах смотрела ей вслед. Она была очень чувствительна ко всему смешному, и парфянский взгляд, брошенный через плечо удалявшейся
«Мое почтение, сударыня, очень рада, что вы так веселы, – подумала Пегги. – Уж вы-то, во всяком случае, не выплачете себе глаз от горя». И она быстрыми шагами направилась к квартире миссис Осборн.
Бедняжка все еще стояла возле кровати, где Ребекка оставила ее; она почти обезумела от горя. Жена майора, женщина более твердая духом, приложила все старания, чтобы утешить свою юную приятельницу.
– Надо крепиться, милая Эмилия, – сказала она. – А то вдруг вы расхвораетесь к тому времени, когда ваш муж пошлет за вами после победы. Ведь вы не единственная женщина, которая находится сегодня в руках божьих.
– Я знаю. Знаю, что я дурная и слабохарактерная, – ответила Эмилия. Она отлично сознавала свою собственную слабость. Присутствие ее более решительного друга подействовало на нее ободряюще. В обществе миссис О’Дауд ей сразу стало лучше. Они долго пробыли вместе; сердца их следовали все дальше и дальше за ушедшей колонной. Ужасные сомнения и тоска, молитвы, страх и невыразимое горе сопровождали полк. Это была дань, которую платили войне женщины. Война всех одинаково облагает данью: мужчины расплачиваются кровью, женщины – слезами.
В половине третьего произошло событие, чрезвычайно важное в повседневной жизни мистера Джозефа: подали обед. Воины могут сражаться и погибать, но он должен обедать. Он вошел в комнату Эмилии, чтобы уговорить ее поесть.
– Ты только попробуй, – сказал Джоз. – Суп очень хороший. Пожалуйста, попробуй, Эмми, – и он поцеловал ей руку. Он уже много лет не делал этого, за исключением того дня, когда она выходила замуж.
– Ты очень добр и ласков, Джозеф, – ответила Эмилия. – И все добры ко мне; только, пожалуйста, позволь мне сегодня остаться у себя в комнате.
Зато майорше О’Дауд аромат супа показался очень привлекательным, и она решила составить компанию мистеру Джозу. Они вдвоем уселись за стол.
– Господь да благословит эту пищу, – произнесла торжественно жена майора. Она думала о своем честном Мике, как он едет верхом во главе полка. – У бедных наших мужей будет сегодня плохой обед, – сказала она со вздохом, а потом, как истинный философ, принялась за еду.
Настроение Джоза поднималось по мере того, как он ел. Он пожелал выпить за здоровье полка или под любым иным предлогом разрешить себе бокал шампанского.
– Выпьем за О’Дауда и за доблестный *** полк, – сказал он, галантно кланяясь своей гостье. – Что вы скажете на это, миссис О’Дауд? Исидор, наполните бокал миссис О’Дауд.
Но Исидор внезапно вздрогнул, а жена майора выронила нож и вилку. Окна комнаты были раскрыты и обращены на юг, и оттуда донесся глухой, отдаленный гул, прокатившийся над освещенными солнцем крышами.
– Что это? – спросил Джоз. – Почему вы не наливаете, бездельник?
– С’est le feu! [198] – ответил Исидор, выбегая на балкон.
198
Это артиллерийский огонь! (фр.)