Ярослава и Грач
Шрифт:
А Рита ей все уши прожужжала, что и ей пора кого-нибудь найти, пусть только скажет, она ей мигом подберет. Вот счастье-то. Словно Яра не знает, кого подруга ей предложит. Боги, будто после Гриши и правда можно заинтересоваться кем-то из сверстников. Рита говорит, ей надо просто попробовать, только вот Яра как представит себе эти «пробы», аж тошнит.
Нет.
А мама говорит, надо подождать, не торопиться, и она обязательно встретит своего мужчину. Просто мама не знает, что она уже встретила, только вот оказалось, что встретить — это не конец пути, а самое его начало, и непонятно, как на этом пути сделать хотя бы шаг вперед.
—
Гриша кивает.
— Ну, постарайся провести его повеселее. Последнее свободное лето, как никак.
Наверное, ему очень тяжело поддерживать этот разговор. Мама рассказывала ей, как он провел лето после окончания школы. Хоронил отца. Пытался не дать лечь вслед за ним в могилу своей матери. Ругался со старшими братьями, которым не понравилось его решение продолжить обучение в Академии МВД.
— Я уверен, у тебя все пройдет замечательно, — говорит Гриша, вторя ее мыслям.
Гриша хороший. Надежный. Родной. Ей не нужен никакой другой мужчина. И не хочется, чтобы он грустил. Она бы берегла его. Заботилась бы о нем. Веселила бы. Им же раньше всегда было весело вместе. И это ведь все не так сложно, правда? Вон у мамы получается заботиться об отце почти играючи. И может быть он бы тоже водил ее на свидания. Разумеется, не вел бы себя так по-дурацки, как Риткин… боги, как его… а, не важно, в общем, ее последний придурок. И она бы говорила ему эти слова. Так часто, как могла бы. И они бы поддерживали его. Это же всегда поддержка — это три слова. Вон у него щека дергается. Прикусывает изнутри. И так хочется сказать ему, что сил нет… Всего три слова, и их должно быть легко произнести… Как здорово было бы. И вдруг эти слова взяли бы и все расставили по местам. А завтра выпускной, а потом летние каникулы, и у нее не будет ни единого повода, чтобы вернуться сюда, в этот кабинет, чтобы снова увидеть его…
У нее больше не будет шанса.
Всего три слова.
Просто прыгнуть в реку.
Дурацкое сравнение, она же не умеет плавать, боится воды…
Не о том думаешь, Яра!
Просто скажи ему, скажи, скажи…
— Я люблю тебя.
Вот так легко.
О, боги!
Она что, правда сказала это вслух?! Боги. Боги…
Наверное, нужно срочно все отмотать. Добавить что-нибудь: «как брата люблю», или «ты же самый лучший Гриша на свете», или… Да что угодно! Обратить в шутку. И они оба сделают вид, что ничего не случилось. Гриша вон уже год делает вид, что ничего не происходит. Он уже наловчился, он прям мастак в этом деле, настоящий профи, прямо-таки… Стоп, стоп, стоп! Она не будет на него злиться. И она молодец. Она наконец-то сделала то, что хотела, потому что верит, что это поможет. В сказках вон всегда помогает, а она все-таки дочь не абы кого.
Так что это к лучшему.
Что ж он молчит-то? Да говори уже что-нибудь! Нет, так она точно с ума сойдет.
— Гриша…
— Я услышал.
Он услышал. Услышал. Это хорошо, да? Или плохо? Ну, во всяком случае, не делает вид, что ничего не произошло. Уже здорово. Или нет?..
— И?..
— Яра.
Так, это не тот тон. Совсем не тот тон. А значит, все не здорово. Черт… А может быть, все-таки еще можно все отыграть? Нет, наверное, уже точно поздно. Да посмотрит он на нее или нет уже, в конце концов?!
— Я семнадцать лет Яра.
— Послушай…
Нет-нет-нет!
— Я не хочу тебя обидеть…
Это худшее, что он мог сказать. Он сказал этим все. Все! Хватит! Не нужно дальше!..
— Но, наверное, мне нужно сказать прямо. Я… счастлив услышать от тебя это. Но ты должна понять… Ты очень молода… Ты просто привязалась ко мне, это нормально… Но скоро ты встретишь хорошего парня, и забудешь про меня… И это тоже будет нормально… И…
А отец говорит, что все Соколовы однолюбы. И как ему не верить, ведь есть он и Светослав, а Тихомир с Бориславом не просто так чего-то ждут… Так что тут без вариантов, прости, Гриш. И озвучить бы все это, только язык прирос к небу. А она-то раньше думала, это просто выражение такое.
Зачем она ему призналась? Неужели правда на что-то рассчитывала?
— Я просто хочу сказать, что…
Нужно бежать отсюда. Как можно скорее. Спрятаться где-нибудь. Пересидеть. Переждать. Передышать эту ситуацию. Сжечь в себе все воспоминания о ней. Успокоить эту бурю внутри. А потом она снова сможет выйти на люди и сделать вид, что не умерла только что. Но сначала… Чтобы правда не умереть…
Да оторвись же ты от неба, чертов язык!
— Но мы же останемся друзьями?
Почему он молчит? Почему молчит?! Ну скажи же, давай! Она же не просит о многом. Просто возможность забегать в кабинет, чтобы поздороваться. Переброситься парой слов. Просто видеть иногда. Разве это много? Разве это цена за все ее мучения?
Ну же, Гриш. Скажи что-нибудь. И если решишь добивать, сделай это быстро. Разом. Ты умеешь.
Только бы не заплакать при нем…
— Да. Конечно. Конечно, мы останемся друзьями.
Яра кивнула. Молча встала, подхватила рюкзак, дошла до двери.
— Пока…
Слишком тихо получилось, но на то ведь он и боевой маг, чтобы услышать ее.
И вышла из кабинета. Свернула к лестнице. Кажется, кто-то окликнул. Машинально кивнула в ответ. А на лестнице пошла не вниз, а вверх. Почему-то в здании Отдела безопасности никогда не запирали чердак. Она обнаружила это еще в детстве, когда излазила здесь все вдоль и поперек. На чердаке было пыльно и сумрачно, сквозь окна, которые никто никогда не мыл, сочился неяркий свет. То тут, то там встречался голубиный помет. Раньше здесь было осиное гнездо, но пять лет назад кто-то пришел сюда и наткнулся на него, и гнездо убрали. Это было хорошо, потому что ос Яра побаивалась, а отцу сказать про них не решалась: узнай он, что она сюда лазит, навесил бы на люк замок, а то и заговор бы наложил.
В дальнем углу чердака стоял большой сундук с плоской крышкой. Яра неспешно и методично тщательнейшим образом протерла его от пыли валяющейся тут же тряпкой. А потом легла на него и долго бездумно смотрела на трещины на деревянной поверхности крышки и на солнечные просветы и тени от ветвей берез на полу и слушала, как по крыше ходят и курлычут голуби, как скребут когтями о металлические листы кровли. Она не заплакала. Что-то разгоралось в ней в этот момент — неуместная, непоколебимая решимость, и она побоялась затушить этот огонь слезами. Побоялась, что если выплакается, все отболит, и ей станет все равно до него. Она не хотела, чтобы ей было все равно.