Ярость (Сборник)
Шрифт:
Я отхлебнул виски.
— Я тоже. Весел, как птица небесная. Как Фредда Лестер.
Она еле заметно улыбнулась и пригубила розовый коктейль.
— Ты меня слегка ревновал к Джерому Форету, помнишь, когда он был кумиром, до Фредда Лестера, — сказала она. — Ты еще расчесывал волосы на двойной пробор, как у Форета.
— Я поумнел, — ответил я. — Видишь, волосы не подкрашиваю, не завиваюсь. Ни под кого теперь не подделываюсь. А ведь ты меня тоже ревновала. По-моему, ты причесана, как Ниобе
Айрин пожала плечами.
— Проще согласиться на это, чем уговаривать парикмахера. И может, я хотела тебе понравиться. Мне идет?
— Тебе, да. А на Ниобе Гей я особенно не засматриваюсь. И на Фредди Лестера тоже.
— У них и имена-то ужасные, правда? — сказала она.
Я не мог скрыть удивления.
— Ты изменилась, — заметил я. — Где же ты все-таки была?
Она отвела взгляд. Пока шел этот разговор, мы все время стояли поодаль друг от друга, каждый слегка опасался другого. Айрин посмотрела в окно и проговорила:
— Билл, последние пять лет я жила в «Райских кущах».
На мгновение я замер. Потом взял свой стакан, отпил глоток и только тогда взглянул на Айрин. Теперь мне стало ясно, почему она изменилась. Я и прежде встречал женщин, которым довелось пожить в «Райских кущах».
— Тебя выселили? — спросил я.
Она отрицательно покачала головой.
— Пять лет — немало. Я получила свою порцию и поняла, что ждала совсем другого. Теперь я сыта по горло. И вижу, я очень ошиблась, Билл. Не того мне надо.
— О «Райских кущах» я знаю только из рекламы, — ответил я. — Но всегда был уверен, что толку от них ждать нечего.
— Ты же всегда рассуждаешь здраво, не то, что я, — кротко произнесла она. — Теперь и я поняла — это не помогает. Но реклама так все расписывала.
— Ничто в жизни легко не дается. Свои заботы на чужие плечи не переложишь, никто за тебя в них разбираться не станет.
— Я и сама понимаю. Теперь. Видно, повзрослела. Но прийти к этому непросто. Нам ведь всем с колыбели одинаково штампуют мозги.
— А что прикажешь делать? — спросил я. — Ведь как-то надо жить. Спрос на товары упал до предела, производство сокращается с каждым днем. Хоть белье друг у друга бери в стирку, а то совсем пропадешь. Без броской, солидной рекламы денег не заработаешь. А зарабатывать нужно, черт побери. Денег просто ни на что не хватает, вот в чем суть.
— А ты — ты прилично зарабатываешь? — нерешительно спросила Айрин.
— Это предложение или просьба?
— Предложение, конечно. У меня есть средства.
— Жизнь в «Райских кущах» обходится недешево.
— А я пять лет назад купила акции «Компании по обслуживанию Луны» и разбогатела на них.
— Отлично. У меня дела тоже идут неплохо, правда, я поистратился изрядно — застраховался от рекламы. Дорогое
— В «Райских кущах» реклама запрещена, — сказала Айрин.
— Не очень-то этому верь. Сейчас изобрели нечто вроде звукового лазера, он проникает сквозь стены и шепотом внушает тебе что угодно, пока ты спишь. Даже затычки не помогают. Наши кости служат проводником.
— В «Райских кущах» ты от этого огражден.
— А здесь — нет, — сказал я. — Что же ты покинула свою обитель?
— Может быть, стала взрослой.
— Может быть.
— Билл, — проговорила Айрин. — Билл, ты женился?
Я не ответил, раздался стук в окно: там порхала маленькая искусственная птица, она пыталась распластаться на стекле. В груди у нее был диск-присосок. Вероятно, еще какой-нибудь передатчик, ибо тотчас ясный и деловой, отнюдь не птичий голос потребовал: «…и непременно отведайте помадки, непременно…». Стекло автоматически поляризовалось и отшвырнуло рекламную пташку.
— Нет, — сказал я. — Нет, Айрин. Не женился.
Взглянув на нее, я предложил:
— Выйдем на балкон.
Дверь пропустила нас на балкон, и тут же включились защитные экраны. Денег они пожирают уйму, но их стоимость включена в мою страховую премию.
Здесь было тихо. Особые системы улавливали вопли города, визг рекламы и сводили их на нет. Ультразвуковой аппарат сотрясал воздух так, что слепящие рекламные огни Нью-Йорка превращались в зыбкий поток бессмысленных пестрых пятен.
— А почему ты спрашиваешь, Айрин?
— Вот почему, — она обняла меня за шею и поцеловала.
Потом отступила назад, ожидая, что за этим последует.
Я снова повторил:
— Почему, Айрин?
— Все прошло, Билл? — промолвила она еле слышно. — Ничего уже не вернуть?
— Не знаю, — ответил я. — Господи, ничего я не знаю. И знать не хочу — страшно.
Страх, меня терзал страх. Никакой уверенности — ни в чем. Мы выросли в мире купли-продажи, и где нам теперь знать, что настоящее, а что нет. Я внезапно протянул руку к пульту управления, и экраны отключились.
И тотчас же пестрые полосы свились в кричащие слова; выписанные нюколором, они горят одинаково ярко и ночью, и днем. ЕШЬ — РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ! С минуту эти призывы вспыхивали в полном безмолвии, потом отключился и звуковой барьер, и в тишину ворвались вопли: ЕШЬ — ПЕЙ — РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ! ЕШЬ — ПЕЙ — РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ!
БУДЬ КРАСИВЫМ!
БУДЬ ЗДОРОВЫМ!
ЧАРУЙ — ТОРЖЕСТВУЙ — БОГАТЕЙ — ОЧАРОВАНИЕ — СЛАВА!
ДЫМ ВЕСЕЛЬЯ! ПОМАДКА! ЯСТВА МАРСА!
СПЕШИСПЕШИСПЕШИСПЕШИСПЕШИСПЕШИСПЕШИСПЕШИ!