Ярость (Сборник)
Шрифт:
Клеф осушила глаза светло-синим платочкам и робко улыбнулась.
— Я понимаю, — сказала она. — Примириться с этим, должно быть, страшно трудно. Все ваши представления оказываются вывернутыми наизнанку… Мы, разумеется, привыкли к этому с детства. Но для вас… Вот, выпейте, Оливер! Эйфориак даст вам облегчение.
Он взял чашку — ободок все еще хранил бледные следы ее помады — и начал пить. Напиток волнами поднимался к голове, вызывая сладкое головокружение, — мозг словно слегка перемещался в черепной коробке… — изменяя его взгляд на вещи, а заодно и понятие
Ему становилось лучше. Пустота начала понемногу наполняться, ненадолго вернулась уверенность в себе, на душе потеплело, и он уже не был больше песчинкой в водовороте неустойчивого времени.
— На самом деле все очень просто, — говорила Клеф. — Мы… путешествуем. Наше время не так уж страшно удалено от вашего. Нет. Насколько — этого я не имею права говорить. Но мы еще помним ваши песни и ваших поэтов, и кое-кого из великих актеров вашего времени. У нас очень много досуга, а занимаемся мы тем, что развиваем искусство удовольствий.
Сейчас мы путешествуем — путешествуем по временам года. Выбираем лучшие. По данным наших специалистов, та осень в Кентербери была самой великолепной осенью всех времен. Вместе с паломниками мы совершили поездку к их святыне. Изумительно, хотя справиться с их одеждой было трудновато.
А этот май — он уже на исходе — самый прекрасный из всех, какие отмечены в анналах времени. Идеальный май замечательного года. Вы, Оливер, даже не представляете себе, в какое славное, радостное время вы живете. Это чувствуется в самой атмосфере ваших городов — повсюду удивительное ощущение всеобщего счастья и благополучия, и все идет как по маслу. Такой прекрасный май встречался и в другие годы, но каждый раз его омрачала война или голод, или что-нибудь еще. — Она замялась, поморщилась и быстро продолжала:
— Через несколько дней мы должны собраться на коронации в Риме. Если не ошибаюсь, это будет в 800 году от Рождества Христова. Мы…
— Но почему, — перебил ее Оливер, — вы так держитесь за этот дом? И почему другие стараются его у вас оттяпать?
Клеф пристально посмотрела на него. Он увидел, что на глазах у нее опять выступают слезы; собираясь в маленькие блестящие полумесяцы у нижних век. На милом, тронутом загаром лице появилось упрямое выражение. Она покачала головой.
— Об этом вы не должны меня спрашивать. — Она подала ему дымящуюся чашку. — Вот, выпейте и забудьте о том, что я рассказала. Больше вы от меня ничего не услышите. Нет, нет и нет.
Проснувшись, он некоторое время не мог понять, где находится. Он не помнил, как попрощался с Клеф и вернулся к себе. Но сейчас ему было не до этого. Его разбудило чувство всепоглощающего ужаса.
Оно наполняло темноту. Волны страха и боли сотрясали мозг. Оливер лежал неподвижно, боясь пошевелиться. Какой-то древний инстинкт приказывал ему затаиться, пока он не выяснит, откуда угрожает опасность.
Приступы слепой паники снова и снова обрушивались на него с равномерностью прибоя, голова раскалывалась от их неистовой силы, и сама темнота вибрировала им в такт.
В дверь постучали,
— Вильсон! Вильсон! Вы не спите?
После двух неудачных попыток Оливеру удалось выдавить:
— Не-ет, а что?
Брякнула дверная ручка, замаячил смутный силуэт Омерайе. Он нащупал выключатель, и комната вынырнула из мрака.
Лицо Омерайе было искажено, он сжимал голову рукой; очевидно, боль набрасывалась на него с теми же интервалами, что и на Оливера.
Прежде чем Омерайе успел что-нибудь произнести, Оливер вспомнил. Холлайа предупреждала его: «Рекомендую вам перебраться в другое место, молодой человек. И сделайте это сегодня же вечером». Он исступленно спрашивал себя, что именно грозит им в этом темном доме, который сотрясали спазмы слепого ужаса.
Сердитым голосом Омерайе ответил на его невысказанный вопрос:
— Кто-то установил в доме субсонорный излучатель, слышите, Вильсон! Клеф считает, что вы знаете где.
— С-субсонорный?…
— Есть такое устройство, — нетерпеливо пояснил Омерайе. — Скорее всего небольшая металлическая коробка, которая…
— А-а, — протянул Оливер таким тоном, который выдал его с головой.
— Где она? — потребовал Омерайе. — Быстро! Нужно поскорее с ней разделаться.
— Не знаю, — ответил Оливер, с трудом заставив себя не стучать зубами. — В-вы хотите сказать, что все, все это наделала одна маленькая коробочка?
— Конечно. Теперь подскажите, где ее искать, не то все мы здесь сойдем с ума от страха.
Весь дрожа, Оливер выбрался из постели и неверной рукой нащупал халат.
— Я д-думаю… она спрятала ее где-то внизу. Она отлучалась с-совсем ненадолго.
Несколькими короткими вопросами Омерайе все из него вытянул. Когда Оливер кончил, тот заскрипел зубами в бессильной ярости.
— Эта идиотка Холлайа…
— Омерайе! — донесся из коридора жалобный голос Клеф. — Омерайе, пожалуйста, скорее! Я больше не выдержу! Ох! Омерайе, умоляю вас!
Оливер вскочил на ноги. От резкого движения непонятная боль с удвоенной силой захлестнула его сознание; он покачнулся и вцепился в столбик кровати.
— Сами ищите ее, — услышал он свой дрожащий голос. — Я не могу и шагу ступить.
Нервы Омерайе начинали сдавать под страшным гнетом. Он схватил Оливера за плечи и принялся трясти, приговаривая сквозь зубы:
— Вы впутали нас в эту историю — так будьте добры помочь нам из нее выпутаться, иначе…
— Это устройство придумали в вашем мире, а не в нашем! — в бешенстве бросил ему Оливер.
И вдруг он почувствовал, что в комнате стало тихо и холодно. Даже боль и бессмысленная паника отпустили на минуту. Прозрачные холодные зрачки мгновенно впились в него с таким выражением, что Оливеру почудилось, будто в глазах Омерайе застыл лед.
— Что вам известно о нашем… мире? — требовательно спросил он.
Оливер не ответил, да в этом и не было необходимости: его лицо говорило само за себя. Он был неспособен притворяться под этой пыткой ночным ужасом, который все еще оставался для него загадкой.