Ярость

Утро, с которого все и началось, было замечательным. Прекрасное майское утро. А все благодаря белке, которую я заметил на втором уроке алгебры, и тому обстоятельству, что я сумел удержать свой завтрак в желудке.

Я сидел в самом дальнем углу от двери, возле окна, и увидел белку, резвящуюся на лужайке. Лужайка пласервилльской высшей школы замечательна хотя бы тем, что не загажена. Она подходит вплотную к зданию школы. Никто, по крайней мере за время моего четырехлетнего пребывания в стенах вышеупомянутого учреждения, не пытался отгородить лужайку от здания с помощью клумб, миниатюрных сосен и тому подобного дерьма. Трава взбирается на бетонный фундамент и растет там, нравится вам это

или нет. Правда, два года назад на городском собрании какая-то баба предложила построить павильон напротив школы, в котором размещался бы мемориал в честь парней из нашего заведения, убитых на войне. Мой друг Джо Мак-Кеннеди был там и сказал, что они ничего не предоставили ей, кроме возможности удалиться.

Я хочу снова оказаться там, в том времени, о котором говорил Джо. Это были действительно хорошие времена. Два года тому назад. Мое прошлое, которому я обязан наилучшими воспоминаниями. Примерно тогда я и начал сходить с ума.

Итак, 9.05 утра. В этот момент я увидел белку не более, чем в десяти шагах от класса, в котором я слушал миссис Андервуд. Ее нудный голос возвращал нас к основам алгебры после ужасного экзамена, который никто не сдал, кроме меня и Теда Джонса. Как я уже говорил вам, я задержал взгляд на ней. На белке, а не на миссис Андервуд.

Миссис Андервуд написала на доске: а=16.

– Мисс Кросс, – сказала она, обернувшись. – Будьте добры, объясните нам, что это значит?

– Это значит, что а=16, – ответила Сандра.

Тем временем белка носилась туда-сюда по траве, распушив хвост. Ее черные глазки сияли как бусинки. Прекрасное упитанное создание. Я больше не дрожал и не чувствовал боли в желудке. Мне стало скучно.

– Неплохо, – промолвила миссис Андервуд. – Но это еще не все, не правда ли? Нет. Кто-нибудь может поподробнее разобрать это замечательное уравнение?

Я поднял руку, но она вызвала Билли Сойера.

– Восемь плюс восемь, – выпалил он.

– Объясните.

– Мне кажется, что это… – Билли заерзал. Его пальцы суетливо ощупывали неровности парты, на которой было нацарапано: «Дерьмо, Томми, 73».

– Видите ли, если добавить к восьми восемь, то это значит…

– Не хотите ли воспользоваться моим справочником? – спросила миссис Андервуд, насмешливо улыбаясь.

Внезапно дал о себе знать мой желудок, и завтрак стал рваться наружу, поэтому я снова уставился на белку. Улыбка миссис Андервуд напоминала улыбку акулы.

Кэрол Гренджер подняла руку. Миссис Андервуд кивнула.

– Он имеет в виду, что восемь плюс восемь тоже удовлетворяет условиям уравнения?

– Я не знаю, что он имеет в виду, – сказала миссис Андервуд.

Все захохотали.

– Вы можете предложить какое-нибудь другое решение, мисс Гренджер?

Кэрол открыла рот, но тут раздался звонок внутренней связи.

– Чарльз Деккер, Вас вызывают в офис. Чарльз Деккер. Спасибо.

Я посмотрел на миссис Андервуд, и она кивнула. Мой желудок болел все сильнее и сильнее. Я встал и вышел из комнаты. Когда я шел к двери, белка все еще носилась по лужайке.

Я уже прошел половину пути, когда мне показалось, что я услышал голос миссис Андервуд. Казалось, она преследует меня, подняв сжатые в кулаки руки и растянув рот в огромной акульей улыбке.

– Нам не нужны парни, подобные тебе… Такие парни должны находиться в Гринмэнтле… Или в исправительной колонии для несовершеннолетних… Или в клинике для душевнобольных. Поэтому убирайся! Проваливай! Проваливай!

Я обернулся, нащупывая в заднем кармане гаечный ключ. Сейчас мой завтрак напоминал огромный горячий шар, обжигающий внутренности. Обернувшись, я никого не увидел. Тем не менее, я не испугался. Я прочел слишком много книг.

Я зашел в ванную, чтобы отправить естественные потребности и съесть несколько ритцевских крекеров. Я всегда ношу

с собой несколько ритцевских крекеров. Когда ваш желудок плох, эта пища творит настоящие чудеса. Сотни тысяч беременных женщин не могут ошибаться. Я думал о Сандре Кросс, чей ответ в классе несколько минут назад был не так уж плох. Я думал о ее удивительной способности терять пуговицы. Она всегда теряла их – от блузок, от юбок. А однажды, когда я пригласил ее потанцевать на школьной дискотеке, у нее оторвалась пуговица на джинсах. Ее «Вранглеры» чуть было не свалились на пол. До того, как она осознала, что случилось, молния на джинсах практически разъехалась, обнажая треугольник белых трусиков. Трусики были тесные, белые и чистые. Они были безупречны. Они плотно облегали низ ее живота. При любом движении на них образовывались складки… Как только Сандра поняла, что случилось, она кинулась в дамскую комнату, оставив меня в приятных размышлениях о Паре Совершенных Трусиков. Сандра была Классная Девчонка, потому что всем известно, что Классные Девчонки носят только белые трусики.

Но мистер Денвер вкрался в мои размышления, изгнав из них Сандру и ее непорочные трусики. Вы не можете управлять своими мыслями; и всякое дерьмо продолжает лезть вам в голову. Тем не менее, я чувствовал большую симпатию к Сандре, хотя она никогда не смогла бы решить квадратное уравнение. Если мистер Денвер и мистер Грейс решили отправить меня в Грин Мэнтол, я могу больше никогда ее не увидеть. А это было бы ужасно.

Я поднялся с унитаза, смел в него крошки от крекеров и смыл их. Туалеты высших школ везде одинаковы. Они ревут как сирены. Я терпеть не могу дергать за ручку смывного бачка. Таким образом вы оповещаете всех в округе о своих интимных делах. И каждый думает: «Ну вот, одним дерьмом стало больше». Я всегда считал, что человек должен находиться наедине с тем, что, будучи ребенком, я называл не иначе как лимонад и шоколад. Ванная комната должна быть чем-то вроде исповедальни. Но они выслеживают вас. Они всегда ставят вас в тупик. Вы не можете высморкаться, чтобы об этом не узнали окружающие. Кто-нибудь все равно узнает, кто-нибудь все равно вас выследит. Люди, подобные мистеру Денверу и мистеру Грейсу, даже готовы заплатить за это.

Я вышел в холл, прикрыв за собой дверь, которая ужасно заскрипела. Я остановился, оглядываясь вокруг. Был слышен звук, похожий на жужжание пчелиного улья, который напоминал о том, что снова пришла среда, утро среды, десять минут десятого.

Я вернулся в ванную комнату и показал все, на что я способен. Я хотел нацарапать что-нибудь остроумное на стене типа: «Сандра Кросс носит белые трусики», но вдруг я увидел выражение моего лица в зеркале. Под глазами у меня были синие круги. Ноздри были некрасиво раздуты. Рот напоминал белую сжатую линию.

Я написал «Дерьмо» на стене, но внезапно карандаш сломался в моих трясущихся пальцах. Он упал на пол, и я пнул его.

Позади меня раздался какой-то звук. Я не обернулся. Я закрыл глаза и дышал медленно и глубоко до тех пор, пока не пришел в себя. Затем я поднялся наверх.

Административный офис пласервилльской высшей школы находится на третьем этаже, вместе с учебным залом, библиотекой и комнатой 300, где стоят печатные машинки. Когда вы входите в нее, первое, что вы слышите, это непрерывный стук. Он становится тише только тогда, когда звенит звонок или что-нибудь говорит миссис Грин. Я догадываюсь, что обычно она не очень красноречива, поскольку перекричать печатные машинки ей удается с трудом. Всего их тридцать, целый взвод серых «Ундервудов». Они пронумерованы, поэтому можно узнать, какая из них ваша. Звук никогда не прекращается, с сентября до июня. У меня этот звук всегда ассоциируется с ожиданием в приемной мистера Денвера или мистера Грейса, настоящего алкоголика. Это напоминает мне фильмы о джунглях, где герой во время сафари в одном из глухих уголков Африки говорит: