Ящик Пандоры. Книги 1 – 2
Шрифт:
Затем, как обычно, она почувствовала первые легкие подергивания, как легкий укус, осторожные, но настойчивые. Боль, пронизав ее, была короткой и почти не отразилась на ее состоянии. Лиз промолчала, связывая это со своими собственными чувствами, и разрешила ему иногда мягко подергиваться.
– М-м-м… Больше… Сильнее…
Едва он произнес это, как она насторожилась. Внутренне возмутившись, она начала действовать иным образом.
Дрожащие и нетерпеливо содрогающиеся их тела тесно прижимались друг к другу в темноте. Их стоны и крики заглушались звуконепроницаемыми стенами. Ему нравилось причинять
Она буквально «перехватила» инициативу и, сжимая его трепещущую плоть в своих тонких и длинных пальцах, стала методично поглаживать и покачивать ее из стороны в сторону, сжимать, сдавливать ритмично и немного болезненно, чувствуя у себя под ухом его вырывающееся сквозь зубы горячее прерывистое дыхание, приводя его в экстаз.
Войдя в азарт, она заработала быстрее, прислушиваясь к его мычанию, а его удовольствие возрастало от боли, которую она ему причиняла. Тем временем и она чувствовала грубые прикосновения его мускулистого тела.
Наконец он достиг финальной стадии. Она же дала блестящий спектакль на тему собственного оргазма, насладившись тем, что вновь доминирует над мужчиной. После всего происшедшего они лежали в объятиях друг друга, бездыханные и пресыщенные.
Спенсер Кейн был скрытным человеком, утверждала молва. Но недостаточно умным, чтобы скрыться от нее. Она улыбнулась и наконец отпустила его. Затем, потрогав его гениталии, одобрила, глядя ему в глаза, восхищаясь размерами и очарованием его мужского органа. Но напрасно она хвасталась своим преимуществом над ним.
Они занимались любовью трижды в течение ночи с перерывами на душ и разговоры. Все эти три раза он проникал в ее «запретную зону» и там извергал свое семя, нисколько не заботясь о ее безопасности.
В перерывах между этим они разговаривали и пили многолетний бурбон из бара. Она говорила ему о своих идеях расширения «Телетеха». Эта кампания была для нее только началом – маленьким, крошечным трамплином – с тщательно обдуманным планом, который в будущем воплотится в поистине глобальную операцию.
Лиз почувствовала, что теперь, когда она овладела его интимными струнами, самое время дать ему понять, как много может она сделать для него в компании.
Она рассказала ему о своих идеях по развитию рынка будущих технологий. С его связями и ее самобытностью и оригинальностью власть, лежащая перед ними, была фактически неограниченной.
Он внимательно слушал ее журчащий, как ручеек, голос, рассказывающий о внедрении в жизнь ее новых идей. Этими идеями она, казалось, возбуждала его так же сильно, как раньше своими ласками возбуждала его тело. Она могла чувствовать его как половое, так и жизненные влечения, она постоянно удивляла его своими идеями. Как и он, она захватывала в этой жизни все, до чего только могла дотянуться, играя на той же его слабости. В нем зажигался азарт при мысли о том, что можно иметь еще больше.
Его член твердел в ее руках, и в то же время ее голос стимулировал его мозг.
Вскоре ее манера вести дела стала вызывать разговоры, становясь любимой сплетней, о ее сенсационной чувственности ходили легенды. На это, правда, лишь косвенно намекали, не смешивая с производственными успехами.
Вскоре, две недели спустя, она организовала новую встречу и снова в Нью-Йорке. Публика была занята торговой конференцией, им же двоим нужно было больше времени, чтобы узнать друг друга и устроить дискуссию по комплексному плану, который она пока держала в уме. По этому плану и он захотел высказать свои собственные мысли.
Лиз явилась к нему, как и обещала, в три часа дня, а уходила за полночь и выглядела столь же юной и прекрасной, как всегда, в своем несколько консервативном наряде. Он стоял в дверях совершенно обнаженный, рисуясь наготой своего тела и отсутствием застенчивости. Она поцеловала его на прощанье.
– Всего хорошего, до свидания, – сказала она, подмигнув. – Еще увидимся!
– Увидимся, и в самом скором будущем, – кивнул он. Когда она вернулась в свой номер, она нашла там Лу, спавшего глубоким сном в ее кровати, не побеспокоившись о том, чтобы раздеться. Она не обратила на это внимания, разделась и забралась в постель, лукаво улыбаясь самой себе, вытянувшись и замерев блаженно только на несколько мгновений, полная различных мыслей, прежде чем провалиться в глубокий оздоравливающий сон.
На следующее утро четыре красные розы были оставлены в ее комнате вместе с открыткой с надписью «Ранд Индастри».
Это было похоже на Спенсера Кейна – похвастать, что у него есть возможность обладать ею четыре раза в сутки под носом ее мужа.
Лиз продела одну из роз в петлицу блейзера, собираясь на утреннюю встречу. Лу даже не заметил этого.
В следующий полдень они с мужем отправились в Калифорнию. Когда они садились в самолет, Лу заговорил о каком-то типе из дирекции, на которого она не обратила никакого внимания. Все ее мысли были о грядущем возвращении в Нью-Йорк.
Она одна знала, какой умелой и подготовленной она бывает, когда планирует какую-нибудь операцию.
V
Лаура пошла побродить по городу.
Вначале ее потянуло в сторону железнодорожного полотна, но, понимая очевидную бесцельность путешествия, и услышав шум поезда, она в конечном итоге оказалась в нижнем Нью-Йорке.
Весенняя погода ободрила ее, и она жадно вглядывалась во все вокруг: обыденную жизнь Виллидж и Лоу Ист Сайд, лавочников и продавцов зелени и фруктов с их итальянским, еврейским и украинским акцентами, болтающих домохозяек, торопливых водителей грузовиков, и даже нескольких бегунов и скучающих проституток.
Эта суматоха послевоенного Нью-Йорка завораживала Лауру. Она думала об этой огромной стране, где все так причудливо перемешалось, стране, в которой сама она родилась, но в которую ее родители приехали из далекой Чехии, оставив там своих предков, семью и друзей.
Она думала об иммигрантах, вынужденных броситься в холодную воду Америки и бороться за выживание, приспосабливая свое мастерство и личность к новой среде обитания. Многие из них так и не оправились от этого переселения, как отец Лауры. Их сердца навсегда так и остались там, откуда их вырвали с корнем. Болезненная ностальгия по родной стране отравляла их существование в новой.