Яшкины дети. Чеховские герои в XXI веке (сборник)
Шрифт:
День получился трудным, досталось и грузчикам, и маминым нервам. Даже бабушка капала себе валокордин. Когда все внесли, бабушка пошла на новую кухню и вела себя странно испуганно, трогая блестящие кастрюли и прочую утварь. Хотя, казалось бы, с чего? И в старой квартире у них все сверкало, и жила уже микроволновка и прочие прибамбасы, а к этой новой кухне бабушка почему-то боится подойти.
И она кинулась помогать той, и снова услышала плач.
– Новый дом, а слышимость старая, – сказала она бабушке.
– Ты
– О плаче! Слышишь плач?
Бабушка остановилась и долго стояла, а потом печально сказала:
– Я уже плохо слышу. Я давно это стала замечать. Я не слышу плача. Старость, детка, не радость. Вот здесь, в кухне, у меня все время что-то мельтешит перед глазами.
– А я тебе хочу сказать, осторожнее ходи в холле. Я уже один раз хорошо упала.
– Да ты что? – испугалась бабушка. – Вот это не дай бог. В моем возрасте шейки бедра ломаются как скорлупа.
– Будь осторожней.
Бабушка вышла в холл и стала пробовать пол ногой. Он не скользил. Тогда она прошла его вдоль и поперек, не отрывая от пола тапку.
– Напугала ты меня. В каком месте ты упала?
Она пошла к тому месту и снова споткнулась, будто что-то ударило ей в колено. Но пол, крест святая икона, был тут явно ни при чем.
Через неделю справляли новоселье. Все хвалили квартиру. Но были и критики. Сейчас модно объединять кухню и столовую в «единое пространство». Почему они так не сделали?
– Тут не было такой возможности, – сказал папа. – Другая планировка.
– Ну и замечательно, – сказала мама. – Мне лично нравится жить по-старому, подальше от кухни. Мы вот в гостиной раздвинули стол – и никаких запахов и стуков из кухни. Правда, доча?
– Правда, – сказала она и снова услышала тихий плач. Ей стало страшно, потому что она поняла, что никто плача не слышит, кроме нее.
– Ты чего так скукожилась? – спросила мама. – Сядь прямо.
Она села прямо. Плача не было. И вообще все было замечательно, все так смеялись, так смеялись…
Ночью она вдруг проснулась. Она ведь уже привыкла к новой «девушкиной» кровати. Но тут ей стало почему-то неудобно. Луна светила в самый угол комнаты, и там оборванно висели обои, и где-то там же что-то скреблось. Она тупо смотрела на обои, в полутемноте, конечно, видно плохо, но эти сникшие обои были серые, а в ее комнате были солнечные, персиковые. Она зажгла бра, и снулые обои исчезли, как исчез и странный скрёб.
«Это сон», – подумала она и повернулась на другой бок. Перед ней была прекрасная новая стена, и лунный свет был так игрив на персике. Она закрыла глаза и уснула.
Когда она увидела в дверях девочку в широкой бумазеевой ночнушке, она поняла – это точно сон. А сон, он ведь идет по своим правилам и не подчиняется мыслям. Он сам по себе. И она сильнее зажмурилась, чтобы яснее увидеть эту девочку. Но та исчезла.
Но осталась какая-то тревога. И она решила пойти попить водички. В коридоре она опять споткнулась, будто задела обо что-то острое, но то, что она увидела в кухне, заставило ее закричать.
В
Она вскрикнула и кинулась назад. И растянулась на том же месте, где уже ударилась коленкой.
– Чертово одоробло! – сказал кто-то из кухни. – Ты его уберешь когда-нибудь, Нюрка?
Над ней склонилась мама, она включила свет, кухня сверкала, пол в холле был прекрасен своим суперевропейским ремонтом.
– Мне приснился плохой сон, – сказала она маме, – я пошла запить его водой. И упала.
– А что тебе приснилось, доча?
– Будто у меня в комнате отклеились обои. Они были серые и просто висели, как тряпки.
– В каком месте отклеились? – вдруг серьезно спросила мама.
– В углу, над компьютером.
– Это сон, детка, сон. Иди ложись. Я тебе сейчас дам сонную таблетку.
– Ей приснились, – серьезно сказала мама папе, – старые обои этой квартиры. Будто они висели, как тряпки. Ты помнишь? Так ведь и было.
– Она ведь тогда была с нами? Ну, когда мы приходили смотреть старую квартиру. Я не хотел ее брать, а она прицепилась как репей.
– Она не входила с нами в дом, она тогда осталась во дворе. Ты забыл.
– Это ты забыла. Спи!
На воскресенье был назначен субботник (она очень веселилась над таким сочетанием – субботник в воскресенье). Папа нанял гастарбайтеров, он, как во всем, был лидером преобразований вокруг дома. Она вышла вместе с ним поруководить рабочими. Вот и случился у нее повод обойти дом-утюг со всех сторон. Папа очень смеялся над ее названием – утюг, но нашел в нем новый смысл. «Мы тут все выутюжим», – сказал он маме. Когда она обошла дом, то увидела, что с другой, кормовой стороны дома был забор, а за ним стоял барак из черных бревен. На старом месте, где они жили раньше, таких было полно. Этот же, за забором, но рядом с утюгом-великаном, был настолько жалок и стар, что она сразу решила: людей там быть не должно. Она уже видела выселение из бараков, вываленный наружу человеческий скарб, а потом ночью пожар и уже утром – пустое обугленное место. «Санитары леса», – смеялась мама, когда повязали мальчишек-поджигателей.
Этот стоящий за забором барак явно ждал своих санитаров. Но тут отодвинулась доска в заборе, и из дыры вышла девочка в пальто с чужого плеча и с подвернутыми почти до локтей рукавами. Плечи пальто свисали низко-низко, в одном модном журнале она даже видела такой крой, и ей он не понравился.
Значит, в черном бараке люди еще были.
Ей было уже почти пятнадцать, и она помнила коммунальный скарб бараков. И еще ей рассказывала бабушка.
– В коммуналках жили почти все. И в них все зависело от людей. Одни жили дружно, помогая друг другу в трудную минуту, а таких минут, детка, было не счесть. Другие же сварились, подсыпали друг другу в кастрюли гадость. Дрались. Я жила и в такой, и в такой.