Яшмовая трость

Переводчики: Анненский И.Ф., Бич О.И., Биск А.А., Брошниовская О.Н., Брюсов В.Я., Вертер Вера, Волошин М.А., Ильяшенко Н., Кузмин М.А., Лившиц Б.К., Рождественский В.А., Смирнов А.А., Тхоржевский И.И., Чумина О.Н., Эренбург И.Г.

Текст рассказов печатается по изданию: Анри де Ренье. Собрание сочинений. Л: Academia, 1923-1926 гг.

Тексты, отмеченные (*), публикуются впервые.

«Яшмовая трость» (La Cannede Jaspe), первая книга прозы Ренье, выпущенная им в свет

в 1897 году, составилась частью из рассказов, написанных им еще в конце 80-х или начале 90-х годов и опубликованных в различных журналах. Выразившаяся здесь впервые манера Ренье характеризуется тем, что рассказчик в нем совершенно еще не отделился от поэта, до такой степени, что едва ли не все рассказы эти могли бы быть названы стихотворениями в прозе.

Сильная струя эстетического символизма делает «Яшмовую трость» книгой своеобразно архаичной среди творчества Ренье, каким оно рисуется нам по позднейшим его романам. Таким образом, с известной стороны, книга эта является интереснейшим и, добавим, красивейшим памятником литературной «старины». Но вместе с тем современный читатель не может остаться нечувствительным, как к чему-то живому и не стареющему, к нежной прелести «Сказок для самого себя», равно как к музыкальной меланхоличности «Черного трилистника» или к великолепному вымыслу и стилистической пышности «Маркиза д'Амеркера», — кстати сказать, с такой художественной полнотой переданного М. Волошиным.

Отметим по этому поводу, что если вообще проза Ренье представляет большие трудности для переводчика, то в «Яшмовой трости» трудности эти носят исключительный характер.

А. Смирнов

Я не знаю, почему бы моя книга могла тебе не понравиться.

Ведь роман или рассказ могут быть не более как приятным вымыслом. Если же, помимо их видимого содержания, ты найдешь там более высокий смысл, следует воспользоваться этим полупреднамеренным прибавлением, не требуя от него слишком большой последовательности, но рассматривая его лишь как случайное порождение таинственных соответствий, существующих, несмотря ни на что, между вещами.

Так надлежит подходить к историям, составляющим «Черный трилистник» или «Сказки для самого себя», и так же следует отнестись к рассказам о «Маркизе д'Амеркере». Странные и причудливые приключения, в которых он выступает, довольно хорошо передают полутаинственность его полуобраза, — и если событиям, о которых там повествуется, не удастся рассеять тебя, то не может быть, чтоб ты остался бесчувственным к нежному очарованию Гертулии, или чтобы тебе наскучили речи старого Гермократа; если же, наконец, даже «Шестая женитьба Синей Бороды» или «Рыцарь, спавший на снегу» не сумеют развлечь тебя хоть сколько-нибудь, тебе останутся, по крайней мере, пейзажи, посещаемые этими сокровенными и важными тенями, дома, где они обитают, предметы, которых они касаются своими сумрачными руками.

Там есть шпаги и зеркала, драгоценности и наряды, хрустальные чаши и лампы, и порою доносятся ропот моря и шелест лесов.

Слушай, также, как поют фонтаны. Они то прерывисты, то беспрестанны; симметричны сады, оживляемые ими.

Статуи там из мрамора или из бронзы, деревья подстрижены.

Горьким запахом букса напоено молчанье, и розы цветут возле кипарисов. Любовь и смерть целуют там друг друга в уста.

Воды отражают тенистую сень.

Обойди вокруг бассейнов. Зайди в лабиринты, посети боскеты и читай мою книгу, страница за страницей, как если бы ты переворачивал, Одинокий Прохожий, своей яшмовой тростью жука на сухом песке аллеи, маленький

камешек или опавшие листья.

Я не имею намерения писать жизнь маркиза д'Амеркера. Пусть другие работают над осуществлением этого прекрасного плана с терпением и тщательностью бесконечной, я не имею намерения следовать за ними в их осторожных изысканиях, которыми руководит желание осветить шаг за шагом существование, замечательное не только своими обстоятельствами, но и посмертным интересом, им возбужденным.

Действительно, между теми, кто интересуется особенностями и механизмом исторических событий, возник живейший интерес к этой личности. Расследование ведется со многих сторон, и совместные усилия стольких усидчивых изысканий не замедлят, разумеется, осветить загадки судьбы.

Ничто не забывается так быстро, как та слава, какую знал при жизни маркиз д'Амеркер. Будучи в свое время на виду приключениями на войне настолько же, как любовными связями, щегольством и подвигами дерзкого волокиты, он казался предназначенным скорее для досугов рассказчиков, чем для бдений историографов, и немалой неожиданностью было узнать об его участии в наиболее серьезных исторических событиях, и не только о том, что он был в них замешан, но проводил их с начала до конца, правя всеми перипетиями интриг.

Это вступление маркиза д'Амеркера в историю произошло мало-помалу и укрепляется по мере того, как присутствие его оказывается руководительством, и он отнимает ложные знаки отличия у известных исторических фигур, ставших апокрифическими, нарочито преувеличенными для мимики, которая ему самому была неприятна, масками, под которыми можно различить тонкую улыбку их таинственного наущателя. Таким образом, он оказывается человеком, который руководил своей эпохой. Раскрываются его тайные деяния, и кажется, что, в конце концов, есть причины видеть в нем одну из пружин своего времени. В противном же случае он останется образцом исключительных соответствий — столь чудесным образом факты его жизни как бы сами собою подходят к тому смыслу и значению, которые им хотят приписать. Вся его жизнь представляет одни поразительные совпадения. Вероятности высятся вокруг него такими лесами, что становятся почти чертежом самой истины.

Я не хочу мешать удивительному преображению памяти того, кто имеет так много прав на мои симпатии. С детства я восхищался маркизом д'Амеркером. Между его семьей и моей существовала связь, и мне доставляет удовольствие видеть принятым ныне всеми то мнение, которое разделялось отчасти моими родными. Они часто говорили об этом замечательном человеке, и рассказы о его разнообразных приключениях, которые не замалчивались предо мной, приводили меня в восторг. Интерес, ими возбужденный, никогда не изгладился из моей памяти, и глубине именно этого детского очарования впоследствии я был обязан честью посещать героя стольких прекрасных историй.

Маркиз д'Амеркер провел последние двадцать лет своей жизни в глубочайшем уединении, что было достаточно для того, чтобы газеты передавали весть о его смерти без всяких комментариев.

Он покинул страну после блестящей опалы и своего падения. Он странствовал. После наступило забвение. Он оставил по себе, кроме того шума, который наделал когда-то таинственный его побег, лишь поверхностную репутацию нескольких военных и любовных подвигов да воспоминание о некоторых странностях, сохранивших ему смутную известность, которая и послужила исходной точкой для позднейших изысканий, последовательные открытия которых вознесли его так высоко.