Шрифт:
Глава 1.
– Один, два, три, четыре, пять, шесть… – я снова считал прыщи у себя на лице с утра, и с каждым числом меня всё больше наполняли гнев и обида, – десять, одиннадцать, – сколько я к тому моменту перепробовал разных средств: кремов, лосьонов, таблеток, диет, – семнадцать, восемнадцать, – только к знахарке не ходил, но ничего не помогало, – двадцать один, двадцать два… – последнее число прозвучало, как приговор в суде.
Я стоял в маленькой ванной комнате, смотря в зеркало, и только яркая одинокая лампочка у меня над головой могла меня понять. Число двадцать два до сих пор эхом отдавалось у меня в ушах. Такой результат не был для меня неожиданностью, но каждый раз я реагировал так, как будто у меня на глазах только что сгорел мой дом. Мне казалось, что даже мое
Уже три с половиной года я мучался из-за проблем с кожей, ходил по врачам, винил всех и вся, но, казалось, с каждым днем ситуация становилась только хуже. Я отчаялся и потерял надежду когда-нибудь посмотреть в зеркало и улыбнуться своему отражению. И, хотя подсчет безоговорочно портил мне настроение, я выполнял этот обряд каждое утро на протяжении нескольких месяцев, потому что простой осмотр уже не мог показать наверняка, изменилось хоть что-то или нет.
Когда я в очередной раз в начале дня смотрел в зеркало, мне хотелось разбить его кулаком, чтобы никогда больше не видеть этого ужаса и жить в счастливом неведении, но здравый смысл всегда одерживал верх, потому что бездушный кусок стекла на стене в моей ванной ни в чем виноват не был, да и вряд ли мне бы хватило сил сделать хоть одну трещину, потому что атлетическим телосложением я не обладал, и мне оставалось только сдерживать слёзы и злость на весь мир, что получалось далеко не каждый раз.
Мне было особенно обидно потому, что я никогда не курил, старался питаться здоровой пищей, почти не трогал лицо руками, иногда даже выходил на вечерние пробежки в ближайший парк, но мою кожу это мало волновало. «Страдай все равно», – будто бы говорила она мне. В итоге постоянными спутниками лучших лет моей жизни были стеснение и неуверенность в себе. Хотя, возможно, угри были лишь одной из причин этого. Но, по крайней мере, самой заметной.
Если у человека никогда не было проблем с кожей, он не поймет, о чем я говорю. Мелочь, пустяк, через месяц пройдет, просто нужно умываться чаще. Нет, это так не работает. И сколько я ни пытался найти виноватых, всегда приходил к одному выводу. Генетика – мастерица издеваться над людьми. У меня создалось впечатление, что она питается людской злобой, когда те просто смотрят в зеркало утром, днем, вечером, ночью – да когда угодно, и запивает их слезами. А иногда злодейка улучшает ситуацию на короткий промежуток времени, чтобы человек не наложил на себя руки от безысходности, и таким образом растягивает удовольствие на долгие годы. Те, кто ест булочки каждый день и не толстеет, встанут на ее сторону, разумеется. Эта армия защитников, которая видит только одну сторону медали, всегда будет смотреть на меня косо. Кто-то должен каждый день ходить в спортзал, чтобы не растолстеть от высококалорийного городского воздуха, а кто-то ест на ночь медовик и просыпается после этого худее, чем был накануне. Но я не жаловался, хотя не похоже, конечно. Против природы я пойти не мог, поэтому мне приходилось молча смотреть на людей с чистой кожей и тихонько завидовать.
За эти почти четыре года бесполезной битвы в меньшинстве я убедился в том, что в современном мире книгу ценят по обложке, кто бы что ни говорил по этому поводу. Да и не только в современном, думаю, хотя с моим знанием истории судить было тяжело. И, когда обложка у книги такая, никто ее читать не станет, это уж точно. Я бы и сам не стал, что греха таить. Все, наверное, думают, что я не слежу за собой и питаюсь чем попало, а я всего лишь проиграл в какой-то генетической лотерее при рождении. И мало кто говорил что-то напрямую, спрашивал, в чем проблема, предлагал помощь – все просто обходили меня стороной, как будто у меня на лице было клеймо позора.
– Сглазили тебя, сынок, – сказала мне однажды бабушка. И эта версия со временем перестала казаться мне такой уж абсурдной и нереальной.
Я часто замечал, что люди не смотрели мне в глаза во время разговора, а изучали овальную область вокруг них. У кого-то на лице в этот момент было выражение жалости, кому-то просто было противно, некоторые имели научный интерес, но подавляющее большинство хотело как можно быстрее закончить разговор со мной и вернуться к своим друзьям с чистым лицом. Ну, мне так казалось. А если кто-то смотрел мне в глаза при разговоре, я чувствовал бесконечную благодарность и симпатизировал этому человеку всей душой. Так я и нашел своих немногочисленных друзей.
А еще, и это часто вгоняло меня в тоску, никто не хотел со мной фотографироваться. Когда я видел десятки фотографий знакомых с их друзьями: большими компаниями, парами, тройками – я не хотел вспоминать, сколько подобных фотографий было у моих друзей со мной. Может, три. За последние три года. Несмотря на это, я никогда специально никого не просил сделать совместное фото со мной, потому что понимал: если бы они и сделали это после моего предложения, то только из жалости и без энтузиазма. Я был уверен, что неискренние эмоции гораздо хуже, чем их полное отсутствие.
Сам я очень любил фотографировать людей, потому что это память, это эмоции, это жизнь. Если у человека нет фотографий с близкими, как он может быть уверен в том, что он вообще жил? К счастью, эти три фотографии в минуты отчаяния напоминали мне, что я все-таки жил.
«Двадцать два сегодня, что ж, на четыре процента меньше, чем на прошлой неделе, не так плохо», – думал я, пока чистил зубы. Я любил переводить всё в статистику, чтобы проблема не казалась столь глобальной. Злоба, кипевшая во мне, постепенно улетучивалась, потому что жизнь продолжалась, и, стало быть, надо было жить дальше. Эти неожиданные порывы оптимизма и веры в лучшее будущее были моим единственным спасением. Откуда только они взялись пасмурным ноябрьским утром?
Я подошел к окну с зубной щеткой во рту и распахнул его. Холодный ветер проник в комнату и, не найдя там ничего интересного, продолжил свой путь. Непроглядный туман отвесной стеной закрывал от меня весь мир, и на душе почему-то стало спокойнее. Стоя в одном нижнем белье на границе двух климатических зон, я продрог, но закрывать окно не хотелось. В этом тумане в тот момент скрывались ответы на все мои вопросы, стоило только протянуть руку…
Когда больше половины зубов было почищено, я осознал, что вода из крана лилась все это время, и неспешно направился в ванную. «Да, моим внукам будет за что винить деда», – пронеслось в моей голове, а потом я вспомнил, что, чтобы иметь внуков, надо иметь детей, а чтобы иметь детей, надо… Я бросил беглый взгляд, который затянулся на пару минут, на зеркало перед собой, и проблемы внуков как-то перестали меня волновать. Я ещё и не брился уже пару недель и выглядел даже хуже, чем обычно.
Вернувшись к окну, я увидел, что туман уже почти рассеялся – только мелкая дымка ползла над мокрым после ночного дождя асфальтом, хватая прохожих за ноги. Вдалеке одинокий луч света боролся с остатками сил тьмы, когда к нему на помощь пришло целое солнце, против которого у ночи не было и шанса.
Когда я одевался уже перед вторым зеркалом, которое стояло в коридоре, мне показалось, что все-таки я был довольно хорош собою, если опустить некоторые детали. Я даже знал, сколько именно деталей надо было опустить. Тут дело было не в раздвоении личности, хотя я не мог быть в этом уверен, а в люстре, которая сохранила только одну лампочку из шести. Вот бы везде было такое освещение – и для окружающей среды хорошо, и людям с некоторыми деталями не так некомфортно в обществе. Подобные перемены в отношении к своей внешности происходили у меня постоянно. За день мое мнение о собственном лице могло измениться более десяти раз (спасибо моему пристрастию к подсчетам), благодаря любви дизайнеров, проектировщиков и архитекторов использовать зеркальные поверхности везде, где только было можно. Для меня оставалось загадкой, как можно было оставаться самовлюбленным с моей-то внешностью, но тем не менее у меня получалось.
Я вышел на улицу с хорошим настроением, потому что в подъезде совсем не осталось зеркал. Все те, которые когда-то висели на каждом этаже, сняли умелые дельцы, чтоб было что поставить у себя в прихожей. Эти же люди создали в подъезде романтический полумрак.
Когда я преодолел очередной лестничный пролет, у меня в голове вдруг возник вопрос: «Интересно, что чувствуют слепые люди, которые не знают, как они выглядят?». Их, наверное, мало беспокоит наличие прыщей у них на лице. Они никогда не видели неба… Мне стало стыдно, но я нашел успокоение в этой мысли. Ведь я мог любоваться небом каждый день.