Явление хозяев
Шрифт:
К счастью, эти времена безвозвратно ушли в прошлое. Но и с приходом к власти новой династии, давшей подданным желанный покой и уверенность в завтрашнем дне, никто из доносчиков не был наказан.
Никто.
И состояния, составленные столь чудовищным образом, остались в руках своих владельцев. Вот где, согласно намекам Феникса, лежал источник богатства Апиолы. Вряд ли они были жалкими платными обвинителями, рыщущими по площадям и базарам в поисках жертв – нет, вполне респектабельными гражданами, хозяйственно прибравшими к рукам состояния тех, кто имел неосторожность им гордиться.
Но возмутилась в ответ Петина.
Сальвидиен никогда не интересовался предками
Впрочем, все это домыслы. И, возможно, Петину просто вывели из себя дурные манеры Феникса. В любом случае она обошлась с поэтом вполне милостиво – его всего лишь препроводили с виллы, но не высекли, и не спустили на него собак. Пусть не бравронов, что было бы и впрямь слишком жестоко, а обычных сторожевых, или охотничьих, с которыми люди Петины ходили брать кабанов, о чем Феникс и написал свою злосчастную поэму. Или охотничьи оставались в Гортинах? Все равно, сторожевые должны быть на вилле наверняка.
Можно было ожидать, что в ответ на оскорбление стихотворец разразится грозной сатирой, обличающей развратные нравы Петины и ее сотрапезников, либо серией эпиграмм о том, что волосы у Петины – крашеные, или хуже того – заемные, зубы вставные, груди – накладные, а едой, которую у нее подают на стол, побрезговали бы и вышеупомянутые собаки. Не исключено даже, что для успокоения души он что-то подобное в течение следующей недели и писал, но по ее прошествии он отловил Сальвидиена по выходе из суда, и, ухватив за полу плаща, начал надсадно настаивать на приватной беседе.
– Где? – спросил Сальвидиен. – Уж не в «Артемоне» ли?
– А хоть бы и в «Артемоне». Хотя в прекрасной Арете немало других заведений.
На сей раз поэт привел Сальвидиена в харчевню с бизань-мачтой явно не для того, чтобы утолить голод или отведать любимых блюд. Его просто вдохновляла здешняя атмосфера, придавала уверенности, необходимой для предстоящего разговора.
– Друг мой, мне просто не к кому обратиться с просьбой. Люди ныне стали жестокосердны, и не понимают, что поэты зачастую ведут себя не так, как те, к чьему челу не прикасался устами Сминфей Сладкопевец… К тому же ты сам, если припомнишь, утверждал, будто обязан мне победой над Евтидемом.
– Ты хочешь занять у меня денег?
– О, если бы все обстояло так просто. Единовременной ссуды я могу попросить у многих, здесь дело более деликатного свойства… Впрочем, что ходить вокруг да около. Я прошу тебя, красноречивый Сальвидиен, замолвить за меня слово перед госпожой Петиной. – И тут же зачастил, словно стремясь упредить возможные возражения. – Уверяю тебя – да что там, всеми богами клянусь, у меня и в мыслях не было оскорбить ее, равно как и благородного Вириата, своими рассуждениями. Меня неправильно поняли. Я всей душой люблю нашего великого императора, и нахожу имперские законы мудрейшими среди известных человечеству. Ты сам им служишь, тебе это известно лучше меня. А что я говорил против завоеваний, то имел в виду лишь, что следует держаться подальше от варваров, и не дорываться управлять ими, ибо несправедливо благодетельствовать каких-то дикарей.
– Полно, – усмехнулся Сальвидиен, – я охотно верю тебе. Но почему бы тебе не высказать Петине эти благонамеренные мысли самолично?
– Я бы высказал, если б она меня пригласила, – вздохнул поэт. – Увы, с того злосчастного пира я ни разу не был зван к ней. Значит, она все еще гневается на меня.
– Это правда, что госпожа Петина приказывает бить палками нежеланных посетителей? – невинно осведомился адвокат.
Феникс ничего не ответил, но покраснел так, что адвокат едва удержался от смеха.
– Не печалься, любимец Сминфея. Миновало лишь несколько дней, и рано делать столь трагичные выводы.
– Неделя – большой срок, особенно для женщины. Все они непостоянны, и госпожа Петина не исключение. Говорю об этом не в укор ей – такова уж природа женщин.
– Госпожа Петина – из старинного имперского рода, а мы в метрополии главнейшей из добродетелей почитаем верность.
Феникс развел руками.
– Нет, о таких вещах невозможно беседовать всухую… Эй, харчевник, кувшин вина, а там посмотрим. Верность… Против природы не попрешь.
– Как в притче о кошке, превращенной в красавицу?
– Какой еще притче? – поэт выпучил глаза с искренним недоумением.
– Той, что рассказывал ты на пиру у Петины.
– Вот не надо напоминать мне о моих неудачах, – сварливо заявил поэт. Принесли вина, но на сей раз оно не умиротворило Феникса. Осушив кружку и утерев губы тыльной стороной ладони, он внезапно перешел в наступление. – Никто из смертных не совершенен, и ничье благополучие не длится вечно. Ты думаешь, госпожа Петина долго будет к тебе благосклонна? Женщины всегда жаждут новизны, а если искатель к тому же знатен и богат…
Сальвидиен нисколько не сомневался в истинности высказанного, но из болтовни Феникса всегда можно было извлечь полезные сведения.
– Ты про Апиолу?
– Ха! Апиола тебе не соперник – во всяком случае, в этом доме. Он предпочитает мальчиков – или девушек столь юных, что у них еще и груди не прорезались. Так что госпожа Петина водит с ним дружбу так же, как и со мной – вполне бескорыстно. Нет, я о Стратонике. Пусть его девическая внешность не вводит тебя в заблуждение. Позволь мне не раскрывать того, что я знаю, но поверь мне на слово – если б я был столь отменно вооружен, как этот юноша, у меня вряд ли бы оставалось время на занятия поэзией… Но мы отвлеклись. Итак, мне бы меньше всего на свете хотелось лишиться покровительства благородной Петины. Я говорил, что между нами есть нечто общее – мы оба живем своим искусством. Но есть и разница. Судебный оратор – если благословением богов он удачлив – может обойтись без покровителя. Стихотворцу же это никак невозможно. Даже самые великие искали покровительства царей и императоров, получали подарки, и жили на пенсион, назначенный им благодетелями. Я не столь заносчив, и не смею надеяться, что мои скромные творения когда-нибудь обратят на себя внимание царственных особ. Тем дороже мне милостивый интерес Лоллии Петины. Без нее я останусь наг и беззащитен среди множества врагов, которых, увы, я должен признаться, нажил ядовитыми стрелами эпиграмм. Еще более тяжким ударом для меня будет, если в раздражении госпожа Петина вдруг вычеркнет мое имя из завещания…
Благодушие Сальвидиена мигом испарилось. Он перегнулся через стол.
– Откуда тебе известно про содержание завещания?
Насколько он знал, Петина, после того, как завещание было засвидетельствовано, никому его не зачитывала. И сейчас запечатанный документ лежал в запертом ларце в спальне Петины, а точная копия его хранилась у Сальвидиена. Свидетели же – Апиола и Стратоник, пристрастия которых поэт только что живописно обрисовал, – вряд ли бы стали пересказывать завещание Фениксу.