Явление
Шрифт:
– Мне тоже, если только из этого не делают нравственного критерия и источника конфликтов. Каково предназначение различных религий с точки зрения биологической эволюции? Предоставить правила поведения, основу для размышлений, послание надежды и советы по соблюдению правил гигиены. Все остальное – превышение власти.
Он глубоко вздыхает и сокрушенно качает головой. Я спрашиваю, не слишком ли его шокировали мои слова. Он грустнеет, долго рассматривает пластиковые завитушки на спинке впереди стоящего кресла и наконец отвечает:
– Я произвожу впечатление весельчака, дитя мое, но люди и жизнь на этой земле, где нет места любви, так часто утомляют меня… Я так разочаровался в Церкви. Во взглядах нынешнего папы-коммивояжера, воспламеняющего сердца людей, чтобы тотчас охладить их своими реакционными речами… Его не просят изменить мнения относительно презервативов или противозачаточных средств, раз уж он рупор классических религиозных догм, но неужели нельзя промолчать! Найти другие темы для разговора! Если бы вы только знали, как я зол на всех этих интриганов, отправляющих его в кругосветные путешествия, чтобы тем временем преспокойно заправлять в Ватикане… На Солендейтов и их свиты, возомнивших себя единоличными князьями Церкви и видящих только собственное продвижение и кардинальскую мантию в тени распятия… Для меня один лишь кардинал Фабиани отличается от них. Он попытался привнести в Град Святого Петра, превратившийся в банковское учреждение, хоть сколько-нибудь морали и чистоты и до сих пор расплачивается за это. Взвалить на него обязанности адвоката дьявола, в его-то возрасте, при его сане и артрите… Это кощунство. Видели бы вы, как в прошлом месяце он плутал по старым кварталам Мехико в полосатых бермудах и в футболке с Микки-Маусом… Его арестовали прямо в аэропорту, потому что он был в сутане и пурпурной мантии, мне пришлось ехать платить штраф и забирать его из тюрьмы, прикрывая своим пончо. Потом я отвез его в «El Nuevo Mundo», торговый центр напротив вашей гостиницы, чтобы купить ему мирское одеяние. Бедняжка такого хрупкого телосложения, что ему подошла одежда только из детского отдела.
Он прищелкивает языком, видя удивление в моем взгляде. Обрисованный им портрет противоречит впечатлению, оставшемуся у меня от витиевато изъясняющегося хитрого старичка, окутавшего мантией мое вольтеровское кресло.
– Я вас так и не убедил? В том, как он, несмотря на постоянные нападки, пытается спасти честь Церкви, несравненно больше человечности, нежели во всех притворно успокоительных речах, вкладываемых монсеньором Солендейтом в уста Папы, вместе взятых!
– Вы, я вижу, не слишком жалуете церковные власти, отец мой.
– Я не более чем христианин, и я не могу простить Ватикану того, что за банковскими, политическими и мафиозными интересами они забыли о ценностях, проповедуемых Христом.
– А как же обет неразглашения?
– Оставьте это военным! Нам вполне хватает тайны исповеди. Я уж и не говорю об обете безбрачия… Меня-то это вполне устраивает, но это должен быть добровольный выбор, как у православных, а не контрактное обязательство. Где это Иисус сказал, что священнослужители не имеют права вступать в брак? Как можно проповедовать и излучать любовь, если сам ты одинок и глубоко несчастен? Католическая Церковь катится в пропасть, Натали, и, похоже, делает это осознанно. Повторяя сказанное кардиналом Фабиани, сегодня торговцы овладели храмом и всеми силами пытаются изгнать из него последних истинных верующих, мешающих им полностью отдаться своим грязным делам.
В этом приливе овладевшей им безудержной ярости он безумно нравится мне. Такие неожиданные провокационные речи из уст мягкотелого великана в желтенькой футболке, эта поучительная проповедь, произнесенная для меня одной посреди пробки, эта речь еретика под крышей микроавтобуса, заменившей нам церковные своды, мне импонируют. Мне нравится видеть, как его глаза загораются духом бунтарства, мне нравится трезвость его суждений, его манера верить отрекаясь. И я задаюсь вопросом, что выбор Бога изменил бы во мне, если бы в юности я не отбросила все религии – кюре отца и раввинов матери, – дабы жить налегке.
– Простите, что докучаю вам своей горечью, дитя мое. Но мне с вами хорошо. Ученые вернули мне радость возлюбить ближнего моего, утраченную от слишком долгого общения с церковниками. Знаете, я ведь всего-навсего канцелярский священник; я не слишком разбираюсь в ваших открытиях и технической терминологии, но рядом с вами я ощущаю себя частью большой семьи. Вы рассказываете мне о ваших созвездиях, красителях, хрусталиках, как если бы я был посвящен в таинственный мир ваших знаний, вы сообщаете мне вашу одержимость, вы рисуете мне картины из жизни моих предков, и они так ясно встают у меня перед глазами, как если бы я сам был там… Я слушаю вас, восхищаюсь, стараюсь стать похожим на вас и позаимствовать хоть чуточку вашего ума. Я восхищаюсь даже такими сумасшедшими, как Гвидо Понсо, с их сумбурными и предвзятыми теориями; они находятся в поиске истины, даже если и идут по ложному следу. Сегодня ведь так редко можно встретить искателей истины… Мне и вас уже не хватает.
Он отмеривает паузу. Микроавтобус останавливается на красном свете светофора, затем снова трогается. Я вопрошаю его взглядом.
– Будем реалистами, Натали: как только Папа причислит Хуана Диего к лику святых, необходимость в присутствии ученых отпадет сама собой. Монсеньор Руис закроет для вас двери собора: вокруг моей любимой тальмы останутся лишь паломники и торговцы сувенирами. И даже мой многострадальный исследовательский центр будет скорее всего закрыт под предлогом экономии бюджетных средств. Я отлично знаю, что слишком раздражаю своих ректоров. Предыдущий обзывал меня наивным идолопоклонником из-за моего трепетного отношения к реликвии. Нынешний утверждает, что я, призывая вас сюда, подвергаю святое изображение опасности… Я останусь совсем один, дитя мое… Но что поделаешь: главное, что звезда Хуана Диего взойдет над всей планетой.
Водитель притормаживает у обочины и паркуется вторым рядом напротив новенького дома с балконами в цветах. Отец Абригон смурнеет, высовывается из окна, сверяет номер дома и выходит из микроавтобуса. Я следую за ним и ступаю на пропитанный рыбным запахом грязный асфальт. Он разминает затекшую шею, подходит к домофону. Непохоже, чтобы этот дом был занят под офисы или принадлежал госучреждению: идеальное прикрытие для шпионского логова. Но рядом с великаном с серебряным крестом и огромными ручищами, трезвой горечью и гневными юношескими порывами я ничего не боюсь.
Абригон ищет фамилию, указанную на визитке, в списке жильцов, жмет на кнопку домофона. Раздается чуть слышный гул, стеклянная дверь открывается. Он входит первым, настороженно осматривает самый обычный подъезд с цветами в пластиковых горшках и почтовыми ящиками. Намалеванная от руки бумажка, судя по всему, недавно наклеенная поверх выгравированной таблички, гласит:
Роберто Карденас – P.3i
Мой телохранитель промеривает холл семимильными шагами, вызывает лифт, приложив палец к губам, указывает мне на кабину, а сам взбегает по лестнице. Когда я выхожу на лестничную клетку четвертого этажа, он уже тут как тут, начеку, стоит, прислонившись к стене, и делает мне знак, что все в порядке. На цыпочках подкрадывается к левой двери, прикладывает ухо к замочной скважине и, прежде чем нажать на звонок, подзывает меня.
Раздается резкая трель. Шум отодвигаемого стула, покашливание, стук шагов по паркету. Раздается музыка – соло для саксофона. Наконец дверь распахивается, и перед нами предстает мой чиновник из института культуры. В квартире царит полумрак, зажженные свечи красноватыми отблесками освещают комнату. Улыбающийся хозяин квартиры облачен в кимоно, но улыбка его застывает и исчезает, стоит ему увидеть моего сопровождающего. Он хлопает глазами, переводит взгляд с меня на отца Абригона, замечает крест поверх желтой футболки. За его спиной, рядом с музыкальным центром, в ведерке со льдом стоит бутылка шампанского, и два бокала обрамляют тарелку маленьких канапе. Когда же святой отец учтиво приветствует его «Buenos tardes» [17] , недоумение на его лице сменяется гримасой бешенства. Он захлопывает дверь у нас перед самым носом. Тогда отец Абригон с неподражаемой элегантностью и лукавым взглядом склоняется ко мне и роняет своим густым голосом:
17
Добрый вечер (исп.).