Язык и человек. К проблеме мотивированности языковой системы
Шрифт:
Спор о происхождении языковых знаков был продолжен в средние века и в эпоху Возрождения, но уже в несколько других теориях («общественного договора», «лепетных слов», «междометных слов»). В XIX в. интересные мысли по этому поводу были высказаны В. Гумбольдтом, который отрицательно относился к идее «договора», «намеренного изобретения»: «Кажется совершенно очевидным, что существует связь между звуком и его значением; но характер этой связи редко удается описать достаточно полно, часто о нем можно лишь догадываться, а в большинстве случаев мы не имеем о нем никакого представления» [Гумбольдт 1984: 92]. Тем не менее он выделил три способа обозначения понятий:
1) «Первый способ заключается в непосредственном подражании, когда звук, издаваемый предметом, имитируется в слове настолько, насколько членораздельные звуки в состоянии передать нечленораздельное. Этот способ обозначения как бы живописный: подобно картине, изображающей зрительный образ предмета, язык воссоздает его слуховой образ. Подражать при этом всегда приходится нечленораздельным звукам, поэтому артикуляция как бы вступает в противоречие со способом обозначения понятий, и в зависимости от того, насколько энергично вмешивается в этот спор
2) «Второй способ основывается на подражании не непосредственно звуку или предмету, а некоему внутреннему свойству, присущему им обоим. Можно назвать . этот способ обозначения понятий символическим, хотя понятие символа в языке, несомненно, шире. Для обозначения предметов этот способ избирает звуки, которые отчасти сами по себе, отчасти в сравнении с другими звуками рождают для слуха образ, подобный тому, который возникает в глубине души под впечатлением от предмета. Таковы, например, слова: stehen (стоять), statig (постоянно), starr (неподвижный), вызывающие ощущение стабильности; далее, санскр. It – «плавиться, растекаться», пробуждающее мысль о текучести; nichtine), nagen (глодать) и Neid(зависть), напоминающие быстрое и точное отсечение. Таким образом, предметы, производящие сходные впечатления, обозначаются преимущественно словами со сходными звуками; ср. wehen,– Wind, Wolke, wirren, Wunsch (веять, ветер, облако, спутывать, желание), в каждом из которых отзывается неустойчивое, беспокойное, неясно предстающее перед органами чувств движение, выражаемое звуком W, то есть более твердым вариантом звука и, который уже сам по себе гулок и глух. Этот способ обозначения, основанный на определенном значении, заключенном в каждой отдельной букве и в целых разрядах букв, несомненно, оказал огромное и, может быть, исключительное воздействие на примитивные способы словообразования. Необходимым следствием отсюда должно было быть определенное сходство обозначений во всех языках человеческого рода, так как впечатления, производимые предметами, связаны повсюду более или менее одинаково с одними и теми же звуками» [Там же].
3) «Третий способ строится на сходстве звуков в соответствии с родством обозначаемых понятий. Словам со сходными значениями присуще также сходство звуков, но при этом, в отличие от рассмотренного ранее способа обозначения, не принимается во внимание присущий самим этим звукам характер. Для того чтобы четко проявиться, этот третий способ предполагает наличие в звуковой системе словесных единств определенной протяженности или по меньшей мере может получить широкое распространение только в подобной системе. Этот способ, тем не менее, является наиболее плодотворным из всех известных и позволяет с наибольшей ясностью выразить результат работы мысли во всей его целостности при помощи такой же целостности языка. Этот способ обозначения понятий, в котором аналогия понятий и звуков в их собственных сферах проводится так, что достигается их полная гармония, можно назвать аналогическим» [Там же]. В. Гумбольдт не приводит примеры аналогического способа обозначения понятий, но очевидно, что он имеет в виду уподобление звукового знака звуковым знакам со сходными функциями, что в дальнейшем было названо аналогией языковых единиц: ср. дом – домик и кот – котик, стол – столы и столб – столбы. Новый этап обсуждения вопроса о природе языковых знаков и их соотношении с означаемыми связан с именем Ф. де Соссюра. Он выдвинул положение о произвольности знака, понимая под ней отсутствие внутренней мотивированности между звучанием знака и означаемым и уточняя свое положение тем, что выделяет «произвольность абсолютную» и «произвольность относительную». Под последнюю он подводил слова со сложной морфологической структурой (ср. пять, но пятьдесят). Языки, в которых имеет место максимальная немотивированность, Ф. де Соссюр предложил называть лексикологическими (таковы английский, китайский языки), а языки, в которых преобладает относительная мотивированность – грамматическими (таковы санскритский, латинский и др.).
Положение Ф. де Соссюра о произвольности языкового знака вызвало длительную дискуссию. Одни лингвисты поддерживали принцип произвольности языкового знака и чаще всего формулировали его как принцип условности, конвенциональности языкового знака. Можно сказать, что этот принцип стал общепринятым в научной литературе. Однако не все лингвисты разделяли положение Ф. де Соссюра. К ним, например, относится Э. Бенвенист, который в своей статье «Природа языкового знака» оспаривал произвольность языкового знака, сосредоточив внимание на том, что для говорящего языковой знак не является произвольным [Бенвенист 1974]. Несколько осторожную позицию по отношению к тезису Ф. де Соссюра занял его ученик Ш. Балли. В книге «Общая лингвистика и вопросы французского языка» [Балли 1955] он разделяет в принципе точку зрения своего учителя, но дополняет ее наблюдениями над звуковым символизмом, которому Ф. де Соссюр не придавал особого значения, и полагает, что «произвольность и мотивированность являются относительными понятиями; в промежутке между ними мы находим все возможные степени перехода» [Там же: 150].
В отечественном языкознании против теории произвольности языкового знака выступил В.А. Звегинцев [Звегинцев 1962]. Суть его возражений
Мнение В.А. Звегинцева в целом было поддержано в отечественном языкознании. Так, в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» (1990) говорится о том, что «связь означающего и означаемого может быть частично мотивированной: так, употребление слова в переносном значении мотивировано опорой на это же слово в прямом значении; производное слово мотивировано связью с производящим. Но во всех таких случаях речь может идти лишь об относительной мотивации» [Там же: 343].
Особого внимания заслуживает понимание обсуждаемой проблемы Р. Якобсоном, который сужал «абсолютную произвольность» языкового знака, расширив наличие в языках иконических знаков. В статье «В поисках сущности языка» [Якобсон 1983] Р. Якобсон в своих взглядах на проблему опирался на работы американского философа Ч. Пирса, в частности, на его классификацию знаков на иконические, индексальные и символические и выделение среди иконических знаков двух подклассов – образных и диаграммных (в последних сходство означающего и означаемого касается только сходства в их соотношениях). Диаграммные знаки представляют алгебраические знаки, так как они аналогичны отношениям соответствующих количеств. Примером диаграммного знака могут служить прямоугольники разных размеров, которые выражают количественное сравнение производства стали в разных странах: отношения в означающем соответствует отношениям в означаемом. Поэтому Ч. Пирс утверждал,/Что, например, «аранжировка слов в предложении должна служить в качестве иконического знака, чтобы предложение могло быть понятым» [Якобсон 1983: 108]. Р. Якобсон приводит интересные наблюдения из области морфологии, синтаксиса и лексики, подтверждающие наличие диаграммных знаков в различных языках, ранее не замеченных защитниками мотивированности языковых знаков.
Так, он обращает внимание на порядок следования значащих единиц языка в синтаксисе и соединении морфем слова, служащий диаграммным знаком соответствующих ранговых отношений: последовательность глаголов veni, vidi, vici, отражающих известные действия Цезаря, используется для воспроизведения хода событий; временной порядок слов может указывать на степень их понятийной важности (ср. «На собрании присутствовали президент и государственный секретарь»); условные предложения предшествуют предложениям следствия; субъект действия предшествует объекту (при нейтральном порядке слов, ср. также и вторичность позиции предиката при нейтральном порядке слов); существенный смысловой контраст между корнями и аффиксами отражается на их различной позиции в пределах Слова. Р. Якобсон отмечает и многочисленные случаи отражения в знаках эквивалентности отношения между означающими и означаемым: в индоевропейских языках положительная, сравнительная и превосходная степени прилагательных обнаруживают постепенное нарастание числа фонем, например, high – higher – highest, altus – altior– altissimus, что отражает градацию означаемых по степени качества (ср. в русск. яз.: белый – бел, но белее – белейший); есть языки, в которых формы множественного числа отличаются от форм единственного дополнительной морфемой, в то время как нет такого языка, в котором это отношение было бы обратным: таковы личные формы глагола в единственном числе и соответствующие формы множественного числа во французском, польском языках (ср. также в русском языке: делаю – делаем и др.), таковы формы склонения в единственном и множественном числе в русском языке.
Переходя к примерам из лексики на диаграммные знаки, Р. Якобсон приводит следующие случаи: во французском языке слово ennemi (враг), как констатировал Соссюр, «ничем не мотивируется»; однако же в выражении ami et ennemi (друг и враг) наблюдается явное сходство двух сополагаемых рифмующих слов; англ. father, mather и brother нельзя разделить на корень и суффикс, но второй слог этих терминов родства воспринимается как своего рода звуковой намек на их семантическое сходство; русский язык обнаруживает в пределах каждой пары названий цифр частичное сближение, например, семь – восемь, девять – десять: сходство (точнее – близость) означаемых соседних числительных приводит к их формальной близости.
Особенно много примеров приводит Р. Якобсон на звуковой символизм языковых знаков и его использование поэтами и писателями. В заключение он подчеркивает, что «система диаграмматизации, явная и обязательная для всей синтаксической и морфологической системы языка, но существующая в латентном и виртуальном виде и в его лексическом аспекте, разрушает догму Соссюра о произвольности» [Там же: 115] и что «иконические и индексальные составляющие языкового знака слишком часто недооценивались и даже вовсе не принимались во внимание» [Там же: 116]. В то же время Р. Якобсон отмечал преимущественно символический характер языка, считая символические знаки единственными знаками, способными обладать общим значением, в связи с чем цитирует следующий фрагмент из одной из работ Ч. Пирса: «Бытие символа состоит в том реальном факте, что нечто определенно будет воспринято, если будут удовлетворены некоторые условия, а именно если символ окажет влияние на мысль и поведение его интерпретатора» [Там же: 116].