Язык птиц. Тайная история Европы
Шрифт:
На самом деле Полифем, самый большой из циклопов или кабиров, демиургов без рук и без ног, был не кто иной, как лично мессир Гастер. Это имя словно бы указывает на человека, который много ест, и на лионском карнавале городской судья выносил свое собственное изображение, подписанное именем «Машекру», которое было французским эквивалентом греческого «Полифем».
Шестая книга «Гаргантюа и Пантагрюэля» воспроизводит в иероглифах слова божественной бутылки и в то же самое время объясняет, чем является эта бутылка и в чем заключался смысл слов, сказанных на Языке Птиц. Но, как легко можно заметить, ясность не относилась к основным свойствам этого замечательного языка, и я ограничусь извлечением поэтической квинтэссенции из низменной прозы.
Живот человека — это его светильник;
Именно он — та причина, которая каждого заставляет работать;
Он подчиняет всех людей королевской власти,
Но он же из числа тех насмешников, которые всегда напомнят, что именно живот приводит одних к процветанию, а других — к бедности.
Без труда они объяснят вам, что самым лучшим архитектором и самым добрым тружеником является мессир живот, создавший и крест и трон.
Безумен тот, кто отвергает божественную бутылку, бога, управляющего Римом, охраняющего Францию.
Кому доступна тайна и кто может читать Язык Птиц, знает, что эликсир жизни находится в бутылке.
Кто служит ей, если и захочет пить, то найдет ее сухой.
Весь свой век никто не сможет без вина продержаться;
И если радости нет в жизни, а неприятности не оставляют в покое, в мадере ты всегда найдешь свое счастье.
Так выглядит этот вакхический катехизис, который нельзя рассматривать как подрывающий основы; он без существенных изменений передавался по традиции от поколения к поколению и дошел до человека по имени Беранже, бывшего одним из последних гульярдов. А вот условия, предъявляемые неофиту, желавшему быть принятым в орден, и они предполагают, что тот, помимо всего прочего, должен был владеть искусством рисования:
Следует сначала изготовить изделие и доказать, что никто не в состоянии сделать нечто подобное.
Нельзя описать на французском все, что видишь вокруг.
Но можно изобразить, и это изображение должно рифмоваться со словом «peule» (курица).
Эта рифма используется для того, чтобы масон мог прочесть то, что находиться в этом изображении.
Цель «масона» состоит в том, чтобы разрушить Рим, и к этой цели он стремится по приказу королей «гульярдов».
Когда говорят «масон», тем самым подтверждают свой знак.
Поэтому он должен уметь рисовать, или же все должны чувствовать, что он умеет.
Если его рисунок стоит того, то им закрепляют любую сделку или же используют как печать.
Всякая сделка должна быть украшена таким рисунком.
Если у него имеется повод для жалобы, он подает ее в феврале.
Его цель — стремиться к невозможному.
Все это вместе взятое свидетельствует о столь глубоком знакомстве с искусством рисунка, что я спрашиваю себя, не был ли это сам Рабле? Почему этот регламент не мог быть составлен именно им? Все его великое произведение свидетельствует, что он глубоко изучил искусства своего времени, а использованный им метод был не чем иным, как стремлением самого автора к невозможному и фантастическому. Он обращается к фантастическим композициям собора в Страсбурге, а также «Сна Полифила» как человек, для которого открыты все тайны готического искусства. Вообще же, что касается готического искусства, то этимологический контекст этого термина скорее можно обнаружить у «гулей», или гульярдов, чем у готов Испании, исчезнувших из истории задолго до появления того стиля, который носит их имя. Во времена Рабле слово «гуль» (Gault) писалось как gaut и произносилось как «гот». Как бы то ни было, можно со всей уверенностью утверждать, что готическое искусство и было искусством гулей, а также что самым точным и справедливым будет сравнение произведения Рабле с собором. Нельзя сказать, что эта книга была единственной и уникальной; как в то время, так и после публиковалось множество геральдических поэм, где рисунки были заменены описаниями. В качестве примера можно привести не так давно переизданные нравственные наставления, размещенные на одном гобелене.
Вот одно из них:
(подпись к рисунку, на котором человек смотрит на деревья, между которыми натянута паутина)
Дворянин: Добрый человек, скажи мне, на что смотришь ты в этом лесу?
Человек: Я думаю о паутине, которая так похожа на наши законы. Большие мухи разорвут ее в любом месте, а маленькие попадутся.
Шут: Маленькие люди подчиняются закону, а великие переделывают законы по своей прихоти (a leur guise).
Карл де Гиз (Guise), кардинал Лотарингии, был в то время возлюбленным Екатерины Медичи, что служило поводом для тысячи злобных карикатур и аллегорий, и некоторые из них господин Шамфлёри опубликовал в своей «Истории карикатуры». Итак, последняя строка этого стихотворения и послужила сюжетом самого гобелена, чье значение переводится так: «Следует сжечь подлую королеву, которая любит такого мерзавца» (де Гиза). Этот перевод может быть получен после того, как на Языке Птиц будут прочитаны все детали рисунка гобелена, и тогда, например, паук (araigne) превращается в королеву (reine) и т. д.
Таким был почти весь репертуар сатиры «гульярдов», и мы еще увидим, что в восемнадцатом столетии дело дошло до необычайных злоупотреблений. Эти маленькие композиции достаточно остры и озлоблены, но какая пропасть между ними и произведением Рабле, у которого ни одна запятая не поставлена случайно! Разумеется, его произведение покажется еще более грандиозным и необычным, когда мы узнаем, что титанические конструкции вроде тех, что можно найти в LVII главе IV книги, были, как коралловый риф, основаны на принципах, которые не разглядеть без микроскопа; но все эти тонкости и уловки гульярдов мало кого интересовали, и прошедшие четыре столетия прочитывали лишь явную сторону книги, не озаботившись тем, что скрывает ее теневая сторона.
Однако эта теневая сторона переполнена сведениями не только о тайной истории своего времени, но и об истории гульярдов, которая, конечно же, достойна самого кропотливого изучения. В этом отношении особого внимания заслуживают две главы, в которых рассказывается об «энгастримифах» и «гастролатрах».
На первый взгляд в энгастримифах можно было бы увидеть римское духовенство; но Рабле был слишком умен, чтобы искренне перейти в протестантизм, на сторону Лютера и Кальвина. Реформация никогда не могла взять верх в тех странах, в которых гульярды были достаточно могущественной силой. Во-первых, потому что Реформация вела к подъему аристократии, которую гульярды стремились уничтожить. Во-вторых, потому что для них было легче подчиняться, по крайней мере лишь видимо, сумме рациональных догм католицизма, чем абсурдной эклектике протестантов. Это частично объясняет, почему Рим всегда предпочитал вольнодумцев еретикам. С другой стороны, гульярды, как и платоники, от которых они произошли, стремились хранить свет своего учения в тайне, поскольку чувствовали, и последующие события доказали это, что упрямо отвергая римскую церковь, они в тоже время являются ее неразрывной частью, и в тот день, когда они ее разрушат, они, как библейский Самсон, погибнут вместе с ней, под развалинами здания, чьи символические опоры они подорвут. Поэтому тайную, скрытую от посторонних взглядов часть своей книги Рабле посвятил исключительно политике, или фактам из жизни ордена гульярдов, его современников, которых он подвергает гораздо более суровой критике, чем римскую церковь.
Действительно, гульярды в «Гаргантюа и Пантагрюэле» изображены как клика астрологов, предсказателей, «…колдунов и лгунов, обманывавших простой народ, делавших вид, что они говорят и отвечают на вопросы не ртом, а животом». Именно этих энгастримифов и возненавидел Пантагрюэль.
Но не больше он полюбил и гастролатров, в которых нетрудно узнать аристократическое масонство, составлявшее свиту Дианы Пуатье.
Как эта знатная дама стала гроссмейстершей масонов? Это мне неизвестно; однако для меня ясно, что она весьма ценила этот титул, поскольку вместо фамильного дворянского герба ее могила украшена крестом розенкрейцеров, и этот же крест можно увидеть на чудесной языческой часовне в замке в Ане.
На ее собственном гербе было изображено сердце, лежащее на двух коротких, или же обрезанных пальмах, а вверху находилась голова ангела, или angle на старофранцузском.
Читается этот герб на Языке Птиц так: Пурпурный крест — знак гроссмейстера масонов (Pourple maistresse). (Эта формула может интерпретироваться и следующим образом: Тот, кто поклоняется святому Галу, или святому Гулю. Она применяется к пурпурному кресту, а также к кресту розенкрейцеров.)
Однако в изображении сердца находится полумесяц с энфибулами HD, указывающими на короля Генриха II, и это полностью изменяет или даже разрушает первоначальный смысл герба. Теперь он приобретает следующее значение: «Короли не прощают преступления слабых».
В этих словах, по-видимому, содержится намек на осуждение ее отца.
Диана серьезно относилась к своим обязанностям гульярда, поскольку в одном из уголков ее парка в замке Ане построила госпиталь для бедных, и сама она была весьма милосердной женщиной. Но следует полагать, что под ее руководством деятельность ордена приобрела отчетливо выраженное аристократическое направление, с чем был не согласен Рабле, оказавшийся в конце концов под покровительством кардинала Лотарингии, который, в свою очередь, представлял демократическое течение среди сыновей Гуля. Поэтому Рабле насмехается над гастролатрами, носившими нелепые одежды в виде морских раковин. Этот сравнение гастролатров с улитками указывает на масонов, которые были людьми действия, в то время как эскрибули, или энгастримифы, были скорее учеными-клириками, людьми пера, дававшими советы. Улитка была специальным иероглифом масонства, от которого пошло их особое прозвище «кокильон», или человек из раковины; при Людовике XIII их называли «какероли», что было названием улитки на бургундском диалекте.